Однажды Васе Шмулькину Указом Президента присвоили звание заслуженного постмодерниста России. Васю такая честь весьма удивила, ибо в своей жизни он не сделал ровным счётом ничего выдающегося: жил себе потихоньку, тряс «бабки» с «козлов», «мочил» кого надо — и вдруг! Сам Президент вручил Васе удостоверение заслуженного постмодерниста и объяснил, какие льготы у него теперь имеются. Согласно Положению о присвоении вышеупомянутого звания, его носитель мог преодолевать, а также вообще использовать по своему усмотрению любые (!) структуры, так как последние передавались в его полное распоряжение. Президент также поведал Шмулькину о существовании специализированных магазинов для ЗПР, в которых в виде компьютерных игр можно было приобрести наиболее легендарные структуры прошлого. Всё это показалось Васе очень прикольным, поэтому он решил немедленно приступить к эксплуатации нового звания. И начал банально — с женщин. Высмотрев в пёстром ассортименте цокающих по тротуару красоток самую надменную, он вылез из своего джипа, догнал незнакомку, и та вдруг испытала — на одном из сакральных полушарий — ощущение того, что дистанция между ней и каким-то несусветным нахалом сократилась до вопиющего минимума. Девушка вспыхнула и развернулась, чтобы ударить наотмашь не глядя, но Вася поймал её руку и сунул ей в искажённое личико своё удостоверение. Гнев моментально схлынул — теперь она смотрела с ужасом.
— Слышь, ты, тёлка, — процедил Вася. — Пошли, типа, у меня времени мало.
В глазах девушки засветилась мольба, однако Шмулькин без дальнейших увещеваний потащил её к джипу. Через минуту заднее сиденье машины украсилось любовной борьбой. Надменная незнакомка оказалась девственницей, за что Вася объявил ей строгий выговор от имени российских постмодернистов и высадил со слегка сдвинутой «точкой сборки». Удовлетворённый (в различных смыслах) этим началом, ЗПР Шмулькин вспомнил о спецмагазинах для таких, как он, развернулся в ненадлежащем месте и помчался с ветерком и со всеми приятностями, по пути круто преодолевая структуры ГИБДД. Припарковавшись у магазина, он поглазел на рекламу, пискнул «дистанционкой» и зашёл внутрь.
— Слышь, братан, чего у вас самое крутое? — обратился он к продавцу–консультанту, показывая свою «корочку».
— У нас есть совершенно потрясающая вещь, уважаемый господин Шмулькин! — вдохновенно произнёс продавец, поблёскивая витринной улыбкой. — Вот, посмотрите, — и он протянул Васе диск в красочной пластиковой упаковке. Вася прочитал: Диалектика Гегеля. Саморазвитие духа.
— И сколько стоит эта байда? — спросил Вася.
Продавец сказал. Шмулькин заплатил и упрятал диск во внутренний карман куртки.
— Ну смотри, в натуре, — весело пригрозил продавцу Вася. — Если туфту подсунул — замочу!!!
Продавец побледнел и улыбнулся ещё шире…
Дома Вася уютно устроился перед компьютером и начал играть. Игра, как выяснилось, действительно, была интересной. Пройдя все этапы развития и, обогатившись в диалектическом процессе, Абсолютная Идея вернулась к самой себе в образе чего-то бесконечно родного, с бритой головой и гнутыми пальцами в «болтах». Вася отпустил «мышку» и откинулся в кресле, лыбясь. Настроение неуклонно повышалось, и тянуло на подвиги. Вдруг он вспомнил, что сегодня должен состояться суд над одним из его закадычных корефанов — Данилой Багровым. Ещё один его закадычный корефан — Никола Питерский — проходил как свидетель по этому делу и как обвиняемый — по другому, которое слушалось позднее. Не теряя времени и воинственно поглаживая в кармане брюк заветное удостоверение, Вася Шмулькин отправился выручать друзей.
Без особых трудностей преодолев структуры, отделяющие его от зала суда, Вася ворвался в оный зал, громогласно матерясь и размахивая удостоверением.
— М–мать вашу!! — орал он на заиндевевших от ужаса судей. — Р–развели тут дискурс нелегитимированный! — (Вася уже успел «наблатыкаться» постмодернистской «феней») — Ща мы вас живо деконструируем! — он отыскал взглядом Данилу Багрового и Николу Питерского и подмигнул им (губастый Данила ухмыльнулся, а мутант Никола почесал лысеющую макушку). — Не боись, братва! — ободрил их Вася. — За мной!
В мгновение ока в зале суда была произведена настоящая постмодернистская деконструкция: судьям и прокурору было приказано занять скамью подсудимых, а Вася с корешами расположились за кафедрой. Кое–кто пытался возмущаться, но Шмулькин грозно потрясал удостоверением и вскоре всех успокоил.
— Давай, Данила, — сказал он Багровому.
— Вот вы думаете, в чём сила? — степенно начал Багровый. — Сила — она в правде. А правда в эпоху постмодерна у каждого своя. Вот в чём ваша правда? — продолжал он, обращаясь к прокурору и судьям. — Ваша правда в том, чтобы нас посадить, верно? Ну, а наша в чём? Правильно — чтобы посадить вас. И поскольку в данном случае мы — сила, мы эту нашу правду щас и забацаем, точно, мужики?..
Приговорив прокурора к тысяче, а судей каждого к пятистам годам лишения свободы с полной конфискацией имущества в пользу всероссийского фонда развития мелкого и среднего постмодернизма, Шмулькин, Багровый и Питерский беспрепятственно покинули здание суда. Не откладывая дела в долгий ящик, Вася заказал знакомым умельцам удостоверения для своих друзей, по образцу его собственного, а также нагрудные знаки всем троим. Так полку заслуженных постмодернистов прибыло, и им уже не нужно было совать всем под нос свои «корочки»: с первого взгляда всё было ясно.
До поры до времени ничто не омрачало райского существования Повелителя Структур, только вот друзья его, им самим произведённые в ранг ЗПР, вскорости оказались более «продвинутыми» в различных постмодернистских «фишках»; они иногда даже слегка глумились над Васиной отсталостью, и это было, безусловно, обидно — ведь Шмулькин знал, что он единственный настоящий ЗПР из их троицы.
Как–то раз во время прогулки они принялись обсуждать разные великие структуры, предлагающиеся на выбор в спецмагазинах, и Вася признался, что играл в гегелевскую диалектику и ему очень понравилось. Данила и Никола посмотрели на него, как на маленького.
— Ты чё, Васян, — строго сказал Данила. — Щас в Гегеля уже ваще никто не режется. Это ваще не круто, ты чё. Щас самая крутая мулька — это «Строительство коммунизма в отдельно взятой стране». Я только вчера её до конца прошёл — такой кайф ваще! Всё твоё — и тропинка, и лесок, и бабок ни за чё платить не надо. Труд опять же свободный: хочешь — трудись, а хочешь — с бабами прись. Кайф!
— А я вот слышал, — пробасил Никола, — что есть ещё другая версия этой игры: там в конце, как пройдёшь всё, вылезает такая могучая задница во весь монитор и грохает, прикинь?
— Вот уроды, — покачал головой Данила, закуривая сигарету (Вася, пригорюнившись, молчал. Ему вспоминался продавец. «Всё-таки замочу», — решил он про себя.). — Не, я в нормальную играл. Там, кстати, не все чисто врубаются, что на четырнадцатом уровне надо Ельцина в Африку типа послом захерачить, иначе — но пасаран. Я тоже долго не въезжал, а вчера сидел, канался, — и вдруг осенило.
— А я всё Берию никак пройти не могу, — смущённо вздохнул Никола Питерский. — Там всё время вылазит какой–то мрачный хрен в капюшоне и загробным голосом говорит: «Game over, придурок!»
— А ты Хрущёва не пробовал задействовать? — немного саркастически поинтересовался Данила.
— Н–нет, — сказал Никола.
— А ты попробуй. Может, чё и получится.
— Мужики! — подал голос совсем было заскучавший Шмулькин. — Гляньте, какая чувиха!
В стороне у продуктового киоска спиной к ним действительно стояла девушка–стройные ножки; пока они смотрели, успела мелькнуть её красивая рука, которой она пригладила свои густые рыжевато–каштановые волосы.
— Ну чё, снимем? — разохотился Вася.
— Надо бы как следует разглядеть, — поосторожничал Данила.
Всё же приблизились, неотразимо блестя нагрудными знаками.
— Привет! — осклабленно молвил Вася; он снова чувствовал себя на коне. — Пойдёшь с нами?
Девушка не спеша повернулась, и заслуженные постмодернисты обмерли, но не потому что спереди было ещё «круче», чем сзади, а потому что на боевого размера груди красовался значок… совсем не похожий на их значки. Кроме того, девушка достала из кармана удостоверение, которое их просто убило. Это было удостоверение заслуженного постпостмодерниста России (ЗППР).
— Завещание писать не надо, — произнесла девушка не самым дружелюбным тоном. — Нечего вам завещать. Ну–ка, вперёд, живо!
— Да ладно, чё ты, — сказал Данила, стараясь казаться спокойным. — Сами пойдём…
Там, куда они прибыли, им объявили, что прошло их времечко и они будут отправлены в специальный ад для заслуженных постмодернистов, причём каждый — в отдельную часть ада. Врата встретили их натужным скрипом.
— Постмодернизм жив! — вдруг исступлённо крикнул Никола Питерский.
— Великий Рассказ мёртв! — подхватил Данила Багровый.
Вася Шмулькин почувствовал, что должен тоже что–нибудь выдать и, собрав все остатки постмодернистской сознательности, гаркнул:
— Нет легитимации через страдания и смерть человекобога!
Засим их разлучили. Никола Питерский был обречён на вечное пожирание чудовищем с головами Маркса, Энгельса и Ленина: в каждой пасти чудовища находилось по Николе, и все они жутко страдали. Данила Багровый был прикован здоровенной золотой цепью к скале, и каждый вечер орёл с головой Георга Вильгельма Фридриха Гегеля прилетал полакомиться его печенью. Данила выл, плевался кровью, материл орла, крича, что всей его диалектике уже давным–давно настал кирдык, на что Гегель только хищно улыбался и продолжал свою пытку.
Но хуже всего приходилось Васе Шмулькину. Его должны были бесконечно распинать на его же собственном золотом крестике, который он перед этим ещё самолично втаскивал на гору. Крест был тяжеленный, и Вася проклинал тот день, когда нарочно выбрал самый большой — «для понта».
Вися на кресте, с ввёрнутыми в плоть золотыми шурупами, Вася охал, скрежетал зубами и просил сурового легионера сжалиться над ним. Однако легионер говорил только по–латыни, и это было дополнительным источником мучений для Васи.
— Слышь, ты, тварь дикая, — взывал с креста Шмулькин. — Я ж тебя как родного прошу: ты отпусти меня, а? Я больше не буду. Я ведь не виноват, что мне это звание чёртово присвоили!
— Aut Caesar, aut nihil (Или Цезарь, или ничто (лат.)), — сдвинув густые брови, неумолимо изрекал римлянин. — Habent sua fata libelli (Книги имеют свою судьбу (лат.)).
— Да не понимаю я! — хныкал Вася. — Чё ты меня паришь? Не понимаю я по–вашему ни хера.
— Poetae nascuntur (Поэтами рождаются (лат.)), — резонно замечал легионер, заталкивая насыщенную уксусом губку Шмулькину в рот. Шмулькин выпучивал глаза, давился и испускал дух.
2001 г.