Ад всегда наступает. Просто Фантик
становится Элефантом и не замечает,
что его давно уже слопал Штуша-
Кутуша. Князь мира сего великодушен,
но это не меняет того факта, что он дьявол…
Неизвестный мыслитель
Детство Пети Незабудкина было лучшим детством на планете. Он родился в лучшей на свете стране, где любимый цвет приятно дразнил зрение и будоражил кровь, напоминая об истинном её качестве, где под ласковым взором вечно живого дедушки Стобой подрастало очередное поколение пламенных энтузиастов и покорителей вершин истории. Шести лет Петя уже гордился своей замечательной Родиной — единственным местом во Вселенной, где он мог бы жить. Конечно, Петя был нормальным маленьким мальчиком и поэтому довольно часто видел кошмары, но тем чудеснее было выныривать из их пережиточной аполитичной пучины под благодатное солнце непостижимого и божественного Социального Прогресса, уносившего Петю прочь от войн, катаклизмов и всяческих ужасов семимильными шагами михалковского милиционера. Рано выучившись читать, Петя пристрастился к «взрослым» книгам и газетам, чтобы поскорее стать таким, каким его хотел видеть дедушка Стобой. Он узнал, что есть избранные судьбами людей священные друзья, то бишь коллектив Политбюро ЦК КПСС, которое было настолько мудрым, что должно было одарить Петю и его сверстников неизъяснимым блаженством коммунизма уже к двадцати пяти годам. Всё это было так непременно и здорово, что Петеньку подсознательно влекло к всевозможной отраве (что, впрочем, вполне укладывалось в марксистско-ленинскую диалектику). Помимо уже упоминавшихся кошмаров (происходивших оттого, что на время сна Петя как бы выпадал из светлого всеобъемлющего сознания дедушки Стобой, в результате чего нарушался автоматизм понимания социальных процессов и мир представал коварным и устрашающим, как во времена Гофмана), у Пети появилась ещё болезненная привычка заглядывать в газетную рубрику с сатанинским названием «Там, где правит капитал». Ад, сущий ад смотрел на счастливого советского ребёнка глазами безобразных карикатур и статей, повествующих о неимоверных страданиях людей в Проклятом Буржуинстве. Одна карикатура, например, изображала хищного остробородого кощея в звездчатом цилиндре, качающего огромным насосом деньги на программу СОИ из согбенного, измождённого пролетария. На другой циклопического вида полицейский с чудовищной дубинкой возвышался над одетым в лохмотья негром, прикорнувшим на свободной скамейке. За спиной полицейского, меж двух чёрных согнувшихся от собственной непомерной величины небоскрёбов, висело солнце с откровенно коррумпированной рожей. Под картинкой был текст следующего содержания: «Вставай, черномазый, солнце ещё не зашло! — Когда же оно зайдёт, господин полицейский? Я очень устал! — Не скоро, черномазый. Мистер $ заплатил ему за много лет вперёд». И т.п. Надо сказать, что в общем и целом эти ужасы воздействовали на Петю благотворно, оттеняя его гордость и счастье. Как хорошо, бесхитростно думал он, что дедушка Стобой сделал революцию и я родился здесь, в Советском Союзе, где полная свобода и можно весело и совершенно беспрепятственно лазить по заброшенным стройкам, собирать драгоценный мусор и скакать по крышам ржавеющих остовов горбатых «Москвичей» и «Запорожцев», зная, что никакие силы и никакие происки, и даль свободного романа, и мы всё осознаем, поймём и постигнем. Невыразимая благодарность судьбе переполняла юную Петину душу: необычайное, сказочное везение — появиться на свет советским мальчиком, а не (икнув в страхе от мысли о самой возможности) негритёнком в бесчеловечном американском буржуинстве. Негр в капиталистической Америке — это был образ, наиболее соответствующий идее ада в Петином понимании, и хотя Петенька был априори избавлен от этого ада, родившись при праведном строе, в лучах, тянущихся из уголков прищуренных глаз дедушки Стобой прямо в светлую бесконечность, ему всё же было не по себе от адских экстраполяций образа американского негра, подогревающих варево его детских кошмаров. Но жизнь шла своим чередом, Петины кошмары тускнели, цепенели, как гусеница, переходящая в следующую стадию онтогенеза, наконец, и вовсе куда-то делись, должно быть, вытесненные суетой и заботами нового времени, ибо к той поре Петя уже закончил школу, светлое сознание дедушки Стобой рассеялось и самые разные СМИ наперебой убеждали Петю, что дедушка Стобой был на самом деле злой вампир, сосавший кровь ни в чём не повинных поколений, и он, без сомнения, высосал бы и Петину кровушку, угоразди его родиться раньше. Петя наконец распахнул глаза и, возблагодарив чудесные демократические силы, сберёгшие ему его молодую кипучую кровь, решил, что возьмёт от жизни всё и никому не даст. Когда Петины мозги были как следует промыты от заскорузлого наследия вампиризма, оказалось, что он отменно башковитый парень. Он выдержал конкурс в довольно престижный вуз и очень скоро основал маленькую, внешне непритязательную, фирмочку, которая однажды вдруг стала бесстыдно большой и жирной, обхававшись слепой рыбёшки, плавающей в мутной воде с грехом нарождающегося капитализма. На четвёртом курсе Петя уже зарабатывал очень много денег. Тогда ему пришло в голову, что он давно уже знает всё необходимое для жизни, и он покрыл скучное и абсолютно бессмысленное расстояние до диплома одним взмахом увесистой пачки зеленоватых купюр. Он уже не вспоминал про ад — ведь существовал только рай, его личный рай, за который, правда, приходилось бороться, особенно поначалу, но эта борьба доставляла истинное наслаждение. В двадцать пять он жил при коммунизме, хотя на самом деле это был капитализм такой подзаборной масти, которая той же Америке и не снилась. Лишь иногда во сне он видел нечто странное, напоминающее куколку насекомого, и тогда появлялся зыбкий привкус кошмара, который Петя воспринимал как особо изысканное удовольствие, а так всё было нормально, всё шло своим чередом. Наконец, Петя вышел на тот уровень благосостояния, который, как он считал, позволяет обзавестись семьёй. Однако, покуда он ломал голову, кому сделать предложение, обстоятельства сложились так, что семейная идиллия была отсрочена на много лет. Эти обстоятельства уже некому было предвидеть, и они злорадно вызревали в колдовских глубинах исторического процесса. Американский глобализм протягивал свои щупальца под всевозможными благовидными предлогами, и если у развитых капстран находились ресурсы противостоять ему, то у России их не было, как, впрочем, и особого желания их искать, всё шло своим чередом, поэтому никто не удивился, когда однажды по российскому телевидению выступил hallo Президент Соединённых Штатов и с улыбкой, отражающей блеск Великой Американской Мечты, dear friends, поздравил всех с наступающим Happy New Year. Петя Незабудкин, вернее, к тому времени уже Peter Forgetmenot, поначалу не слишком расстроился: в конце концов, английским он владел превосходно, а доллары считать умел значительно лучше, чем рубли. Но вот беда: с Америкой пришла и американская политкорректность, которая о ту пору уже привела к фактической диктатуре темнокожего населения. Дошло до того, что в Америке стало невозможно преуспеть, не будучи чёрным. Дело Питера в силу расовой несостоятельности последнего стал чахнуть и в обозримом будущем угрожал полным и совершенным крахом. Тогда Питер, будучи человеком решительным и, как выяснилось, даже отчаянным, пошёл, так сказать, ва-банк: он продал весь свой бизнес, чтобы оплатить сложнейшую и безумно дорогостоящую операцию по перемене расы. Как только операция была закончена, Пит сразу же потребовал зеркало в полный рост, дабы произвести смотр проделанной работе. Однако на деле он оказался не совсем готовым к восприятию того, что медленно выступило ему навстречу из лукавой потусторонности отражающего стекла, а именно: шикарного негра с лиловыми чувственными губами, плоским крылатым носом, похожим на мимикрирующую бабочку, и наливными белками глаз, выпученных, словно бы в диком ужасе. Куколки больше не было, из неё родилось нечто чудовищное, оно точно сорвалось с Питерова носа, замахало крыльями, заполонило всё собой и стало миром, а Пит потерял сознание. Когда он пришёл в себя, мир был уже как мир, а представив себе, какие баснословные возможности теперь неизбежно откроются на его чернокожий «сезам», Пит обнажил свои неотразимые зубы в улыбке спокойного предвкушения. И действительно, начав буквально на ровном месте, Питер Фогетминот пошёл в гору с той нарастающей скоростью, с какой обычно с неё катятся. Без труда выиграв большущий кредит у нескольких незадачливых «сноуфлейков», он принялся взращивать свой новый бизнес как на дрожжах, и совсем скоро вопрос о браке вновь приветственно замаячил Питеру. Сорокалетний, он уже сроднился со своим благотворным образом и стал самым что ни на есть заправским афро-американцем, гордясь этим так же, как в иное и забытое даже снами время гордился своей советской родиной. В жёны он поэтому взял девятнадцатилетнюю Мэрион Трайбл, чистокровную негритянку, угольно-чёрную и лоснистую, как пантера, бывшую его мистрессой последние два года. Десять лет минуло на одном дыхании, в почти безоблачном эфире, вот только с детьми вышла заминка, и супруги в конце концов решили удочерить прелестную чернокожую девочку с очень умными глазками. На девочку был прямо-таки бешеный спрос, но Питер, ухмыльнувшись, «умыл» всех своей неподражаемой кредитоспособностью, и маленькая Лилит заполнила лакуну его отцовства — последнюю из тех, что ещё оставались незаполненными. Семья владела летней усадьбой в самой сказочной части необъятного пространства Восточно-Американских Штатов — у озера Байкал, в котором, как всегда, плавали безмятежные омули, а вокруг, опять же как всегда, таинственно пласталась медвежьими лапами taiga. Питер любил сидеть в переносном кресле и глядеть на озеро, ведя свой огромный бизнес с помощью магической трубки, заключающей в себе все информационные возможности. Однажды, пока трубка эротично нашёптывала ему последние новости интересующей его области мирового рынка товаропроизводителей, он задремал и вдруг, дёрнувшись, проснулся от чего-то жуткого. Такого не случалось с ним давно. Мэрион, как раз в этот момент приближавшаяся сзади с подносом, чтобы пообедать с мужем на свежем воздухе, заметила странное движение Питера и остановилась.
— What’s the matter, dear? — спросила она (издали донёсся восторженный визг: там Лилит играла с ручным медвежонком). — Is something wrong? (В чём дело, дорогой? Что-то не так? (англ.))
— Think I’ve had a bad dream (Кажется, мне приснился плохой сон. (англ.)), — ответил Питер, отчего-то взявшийся настойчиво и хмуро рассматривать свою руку — чёрную, как ночь, с большими лунными овалами ногтей, изредка отвлекаясь от своего зрелища и возводя кверху озадаченный взгляд.
— What was it all about? (Ну, и что там? (англ.))
— Damn, if I remember!(Да не помню я ни черта! (англ.))
Задетая грубостью мужа, миссис Фогетминот поставила поднос на столик, разделяющий два кресла, и, подхватив халат, яростно уселась, в твёрдой решимости не произносить более ни словечка. «Может, подать на него в суд?» — подумалось ей. Да нет, пожалуй, пока не стоит, ведь это, в сущности, пустяк…
Что-то продолжало грубо прорываться к сознанию Питера Фогетминота, процветающего афро-американского бизнесмена и счастливого отца семейства, и, схватив магическую трубку, он начал дрожащими пальцами набирать номер своего психоаналитика, но номер был слишком длинный (или пальцы чересчур непослушные), и Пит понял всё прежде, нежели успел дозвониться. Гусеница — куколка — бабочка… Ад!! Боже, это ад!!! Он устремил обезумевший в ужасной купели осознания взгляд к небесам и узрел светлый лик советского мальчика Пети Незабудкина, склонённый над бескрайней американской тайгой. «Save me!» (Спаси меня! (англ.)), — умоляюще прошептал Питер, но мальчик не слышал его. Неожиданно он ощутил жестокий прострел в спине, и лишь мгновением позже осознал, что это не прострел, а боль от удара полицейской дубинки. Стоная, Питер попытался приподняться на лавке…
— Up, nigger! — услышал он над собой хриплый нетерпеливый окрик. — The sun hasn’t set yet! (Вставай, ниггер! Солнце ещё не зашло! (англ.))
С трудом разжав слипающиеся от усталости веки, Питер заставил себя смотреть и увидел ржавое солнце, заколдованное всемогущим магнатом, застрявшее меж двух чёрных кривых небоскрёбов под дьявольским саваном неподвижного смога.
— Hell, hell, it’s hell!!!(Ад, ад, это ад!!! (англ.)) — захохотал Питер в какой-то дикой мешанине чувств и, повалившись обратно на лавку, закрыл руками голову, потому что дубинка, словно только и дожидалась этого взрыва, вовсю загуляла по беззащитному телу. Оторопевшая миссис Фогетминот всуе пыталась оторвать руки мужа, которыми он почему-то обхватил свой доселе безотказный орган, и мысленно, всеми силами души, отсылала Лилит подальше от этой неэкологичной для детского сознания сцены. Вдруг всё закончилось, руки Питера ослабли, а сам он откинулся назад с глазами, глядящими в центр Вселенной. Млея, Мэрион нагнулась к самому лицу Питера, по-детски желая прочитать в нём счастливую развязку, припасённую добрым сказочником на самый конец, чтобы деткам хорошо спалось, но безответны были черты и застывшее желе глаз, и уж конечно, не Мэрион было различить замороженную в них искру абсурдного превосходства: и всё-таки, всё-таки ему было дано осознать!
— Hallo?! — недоумевала магическая трубка, разбуженная тем, кто сейчас сидел мёртвым напротив царственного озера (time flies! (Время летит! (англ.))). — Hallo-oh!
— Fuck you, — фатально сказала Мэрион в трубку кому-бы-там-ни-было и заскулила, безуспешно стараясь вдавить слёзы обратно в глаза пульсирующим запястьем.
Над тайгой с разымчивым гулом, отменяющим время, проплыл самолёт, идя на посадку в Irkootsk, штат East Siberia (Восточная Сибирь (англ.)), просто в российском городе Иркутске, в областном центре РСФСР Иркутске, где мальчик Петя Незабудкин наконец оторвался от страшной рубрики в газете, потому что его уже в десятый раз позвали обедать.
2001 г.