Твои вены слегка синеют под бледной гладкой кожей рук, как реки, безмятежно спящие под покровом вечного льда. Мои — вспучиваются непокорными потоками, изнемогая в плену, таком же, как твой. Но ты не чувствуешь плена. Всё нормально, всё так, как было всегда и, значит, так, как должно быть. Твой ангел-истребитель невинно кружит в виртуальной вышине над облитыми снежной глазурью ромовыми бабами виртуальных гор. Мой «кукурузник» с подбитым крылом дребезжит через поля бесконечной ботвы в ту сторону, откуда ещё доносится безмолвный клич заката. Ты — почти нескончаемо длинный ледяной день, жестокий и ясный, с маленьким круглым солнцем, точно шляпкой гвоздя, на который вешают и с которого снимают твой удобный, приятно тождественный самому себе мир. Я — короткая и безумная воробьиная ночь с рыданиями грома и воздетыми руками молний. Как назвать наше с тобой солнцестояние — летнезимним, зимнелетним? Я не знаю, а тебе всё равно. Ты даже не догадываешься, что мы с тобой привязаны к одному и тому же колесу, и нам безразлично, едет это колесо куда-нибудь или крутится на месте. Ты заканчиваешься, я начинаюсь… Я, должно быть, согрешил больше твоего, ибо приговорён любить тебя в этом бессмысленном коловращении на неизменной орбите. Но… что это как будто синеет, глубя твою живописно-плоскую ширь? Неужели печаль?! Ах, нет, нет, дорогая, не пугайся, я вспомнил: «Твои вены слегка синеют под бледной гладкой кожей рук…»
2000 г.