A
Повестка пришла в пятницу. Её принесли два субъекта гражданско-милицейской наружности. Бумага настоятельно приглашала, в лице какого-то полковника (не то Полокяна, не то Пеликана, роспись разобрать было трудно, а часть повестки с отпечатанной фамилией отсутствовала, так как Мими, открывшая не званным пришельцам, выронила официальную бумагу из рук, чем тут же воспользовался Геркулес, отодрав от неё изрядный кусок и лишив Цигеля радости прочтения полного имени господина начальника) явиться туда-то такого-то в такое-то время.
Цигель тщательно изучил документ на предмет наличия в нём скрытого смысла. Не найдя больше трёх стандартных ответвлений мысли, он прижал Мими к стене и сказал:
— Господин полковник желает меня видеть. Подготовь мой парадный костюм и отошли в Комиссариат мою визитную карточку.
На улице в тот день было солнечно. Беззаботные парочки предавались скромным утехам под сенью ивушек в цвету, благо плакучие деревья скрывали интимные подробности вроде поцелуев в губы и смелых поглаживаний рук. Цигель шёл по проспекту, покупал мороженое, сладкие орешки, дарил девушкам пристальные взгляды. Некоторые отвечали поощряющими улыбками, из чего он заключил, что всё у него сегодня в порядке. Подошёл десятый номер, в котором оказалось свободное место у окна. Цигель его занял. Поменяв у кондуктора деньги на штампованный квадратик бумаги, он принялся разглядывать виды за окном. Несмотря на рабочее время, на улицах было много прохожих. Все они деловито спешили с печатью нужности на лицах. Цигель с интересом замечал разнообразие покроя их одежд, чрезмерную, на его взгляд, оголённость женщин, почти полное отсутствие детей. Уже почти доехав, он вдруг ощутил лёгкое беспокойство, заозирался по сторонам, увидел толкающихся на входе и выходе из трамвая пассажиров, вкрадчиво прижимающегося к девушке старика, кондуктора, ненавидяще глядящую на вошедших в салон трёх старух с картонными мандатами в руках, молодого человека, надрезающего остро наточенной монетой сумочку дебелой дамы, понял, что всё сегодня в порядке, и отвернулся к окну.
Первое, что Цигель увидел в Комиссариате, была свалка в большом коридоре. В самом углу, около постоянно открывающейся двери, из которой то и дело выходили мужчины и женщины в военной форме, громоздились две кучи: одна, большая, состояла из наваленной друг на друга одежды, другая, поменьше, — из разбросанной как попало обуви. По этим кучам лазали голые парни призывного возраста и искали свои вещи. Время от времени раздавался счастливый вскрик: «Нашёл!» или «А вот и мой шарфик!» и чья-нибудь рука победно взмывала вверх с находкой.
Не успел Цигель сделать и двух шагов, как к нему стремительно подошёл маленький человек с большими усами и строго допросил:
— Кто таков? Зачем пожаловал? Чё надо?
Закончив официальную часть приветствия, он, уже более дружелюбно, поинтересовался:
— Как фамилия отца? Где родился твой двоюродный брат? Минимальный размер обуви на босу ногу?
Получив данные в надлежащей форме ответы, человечек подвёл Цигеля к куче-мале и предложил раздеться.
— Трусы и носки сдашь Гертруде Антониновне, — усач неопределённо кивнул головой.
— Господин комиссар желали меня видеть, — ответил, начиная снимать одежду, Цигель.
— Господин примут-с Вас лично-с, после осмотра-с.
Цигель снял ботинки, положил их в специально пронесённый целлофан и поставил с краю кучи. Одежду он также аккуратно свернул, сложил в большой пакет с ручками и повесил его на оконный шпингалет. Настала очередь трусов и носков. Разоблачившись, Цигель стал искать взглядом нужную дверь, так как данные усачом инструкции были раздражающе поверхностны. «Надо обратить внимание господина комиссара на нерадивость подчинённых», — подумалось ему.
Длинный, гулкий коридор уходил вдаль. Спросить у снующих туда-сюда работников в военной форме искомый кабинет не было никакой возможности. Найдя первые две двери закрытыми, Цигель постучался в третью, получил разрешение войти и вошёл.
В комнате находились две голые женщины и мужчина со спущенными брюками. Первая, блондинка, стояла склонившись к полу, а мужчина энергично прижимался к ней нижней частью тела, в то же самое время диктуя второй, брюнетке, деловую записку:
— …больных призывного возраста, страдающих язвенной болезнью желудка и двенадцатиперстной кишки, в подотчётном Округе увеличилось в названном году на… Феллицата Антониновна, передайте мне отчёт №321\87Урс.
Блондинка дотянулась до стопки бумаги, ловкими пальцами извлекла нужную и подала мужчине, который, не прекращая ритмичных колебаний, не менее ловко нашёл необходимую цифру:
— …увеличилась в названном году на двадцать целых девять десятых процента по отношению к предыдущему.
Мужчина закончил, передал отчёт подчинённой, застегнул брюки и повернулся к Цигелю, оказавшись майором медицинской службы в отставке. Он зорко посмотрел на постороннего и бросил брюнетке:
— Дело №5678, категория «в+». Почему не на войне?
Цигель не нашёлся, что ответить, полагаясь на дело, могущее приоткрыть завесу над этой, непостижимой для него самого, тайной.
— Так я и знал, — майор обращался к двум своим помощницам. — Его призыв угодил прямым попаданием на очередное перемирие. Не везёт же людям! Феллицата Антониновна, отнесите дело в Комиссию, они знают, что делается в подобных случаях. — Майор снова посмотрел на Цигеля:
— Иероним, что ты делаешь в моём кабинете? Ты разве не видишь: я занят важными государственными делами. Ты забыл Устав?
Строчки Устава огненными языками заплясали у Цигеля перед глазами.
— Но дядя, меня вызвал лично господин комиссар.
— Сейчас разберёмся. Гертруда Антониновна, вызовите Хабибулина.
Брюнетка нажала кнопку под столом. Дверь сразу открылась и вошёл давешний усач, обнимающий за талию Феллицату Антониновну. Майор бросил, указывая на Иеронима:
— Узнаёшь?
Усач, занятый поглаживанием ягодиц блондинки, не глядя, утвердительно кивнул. Майор приказал ему:
— В угол. Стоять. Бояться. Читать Наставление о пользе вреда в определённых ситуациях, определённых такими-то параграфами Руководства к действию в боевых условиях, приближенных к реальным. Два часа. Время пошло.
Усач тем временем уже заигрывал с брюнеткой, маня её в свой угол леденцом и руками показывая предполагаемый размер своего полового органа. Зазвонил телефон. Блондинка сняла трубку, внимательно послушала в неё и передала её майору, который сразу начал говорить на непонятном языке, жестом указывая Гертруде Антониновне проводить Цигеля в нужный кабинет.
Около кабинета уже стояла небольшая группа призывников, сжимающих трусы и носки в руках. Брюнетка отперла дверь, приподняла и, пройдя, опустила откидной столик, перегораживающий путь в помещение, села на высокий стул, достала журнал учёта посещений и стала принимать нижнее бельё, записывая год выпуска и наименование страны-производителя. Когда очередь дошла до Цигеля, Гертруда Антониновна спросила:
— Роня, а что вы делаете сегодня вечером? У меня сеансы с господином полковником. Могу устроить встречу.
Иероним вежливо отказался, не желая встречаться с господином комиссаром через посредников.
— Тогда жду тебя в одиннадцать ноль пять с бутылкой кьянти у себя.
Она взъерошила ему волосы, поцеловала руку и велела идти в Комиссию.
В Комиссии Цигелю измерили объём грудной клетки, глубину ушной раковины, величину ногтя на большом пальце левой ноги, измерили рост до плеча. Помимо него здесь проходили важную проверку ещё множество юношей младшего, чем Иероним, возраста. Они суетливо и с обезьяньими ужимками переходили от агрегата к агрегату, щипались, строили рожи, пускали газы. Некоторые возбуждались, на случай чего в Комиссии наличествовала специальная девушка, разгуливающая по коридорам с полуметровой деревянной линейкой в руках и бьющая по возбуждённым членам призывников. Один из таких удальцов попытался ущипнуть девушку за грудь, за что был сразу вознаграждён ударом линейкой и свиданием в придорожном трактире на Гульбуль-штрассе.
Все параметры Цигеля оказались в норме, и его отправили по этапу. Сначала он попал к лору. Врач поставила Иеронима к дальней от себя стене, велела закрыть одно ухо и шептать любые многозначные цифры. Она стала называть произносимые Цигелем числительные, но вскоре он понял, что доктор читает их по его губам, ему стало неинтересно и он пошёл к другому асклепию. Тот долго тыкал пальцем Иерониму под рёбра, бил резиновым молоточком по коленям, заставлял слезать со стола и садиться на стул, что Цигель категорически отказался делать ввиду абсурдности требуемого. Врач обиделся, написал несколько бранных слов на варварской латыни Иерониму в дело и бросил ему в спину лишний молоток, который Цигель подобрал с большой поспешностью и спрятал у себя. Следующий эскулап был мужчиной. Вместе с ним в кабинете присутствовала уже знакомая Иерониму блондинка, рассмеявшаяся при его входе в комнату. Доктор выдал Цигелю казённые трусы из непромокаемой ткани и заставил скакать на одной ноге по периметру помещения. Затем подозвал к себе, оттянул резинку трусов Иеронима и стал продолжительно что-то изучать. Это что-то, видно, заинтересовало его столь сильно, что он позвал посмотреть сначала Феллицату Антониновну, а затем и Гертруду Антониновну. Они долго и многозначительно переглядывались, затем лекарь произнёс несколько слов на незнакомом языке и сделал запись в деле. Гертруда Антониновна подхватила пухлую папку и быстро вышла из кабинета. Медик же стал рассказывать своей ассистентке о патологиях развития половых органов у мальчиков до десяти лет. Цигель попытался снять трусы, но ничего не вышло. Пришлось обратиться за помощью к охраннику, прогуливавшемуся по коридору. Мощным ножом с зазубренным лезвием он двумя ударами превратил нижнее бельё в лохмотья, слегка поранив бедро Иерониму, отчего тот был вынужден перевязать ногу остатками трусов и пойти в медпункт, находящийся в этом же здании на втором этаже, рядом с женским общежитием. Проходя мимо стирающих женщин в грязных фартуках и с отвисшими грудями, он вызвал не один сочувствующий взгляд и возглас. Две самых сердобольных подхватили Цигеля под руки и дотащили его до нужного кабинета, где и сдали миловидной врачевательнице с косой до пят. Она сразу сообщила Иерониму о длине волос, сколько лет она не стрижётся и «вообще пора выходить замуж». После чего сделала пациенту промывание и залепила раны пластырем, поставив диагноз: «Не годен». Во время операции в кабинет вошли Феллицата Антониновна с сестрой под предводительством усатого Хабибулина. Последний с укоризной уставился на врачиху и погрозил ей пальчиком:
— Там, можно-с сказать, времени нет-с, а вы тут вот чего. Вот-с.
Поражённые его красноречием, обе Антониновны на секунду замолчали, а потом обрушили поток упрёков на незамужнюю докторшу, общий смысл которых сводился к осуждению неправильного наклеивания лейкопластыря. Общими усилиями повязка была наложена должным образом. Хабибулин взвалил Иеронима на плечи и понёс вниз. Сёстры поддерживали его морально, так как спуск был тяжёл и несвоевременен. В комиссариате Цигелю велели присоединиться к остальным и ждать своей участи.
Из незаметной с первого взгляда двери в стене вышел громадный человек, застёгнутый на все пуговицы, туго перетянутый портупеей и с казацкой шашкой на боку. Впрочем, присмотревшись, Иероним заметил, что были одни ножны — само холодное оружие отсутствовало. Военный остановился и тяжело посмотрел на призывников. По стихшему гомону и побежавшим по всему телу мурашкам Цигель узнал господина полковника, принципиально не носившего знаки отличия, и лишь форма генеральского сукна выдавала в нём большого человека. Комиссар поманил пальцем ближайшего юношу, потрепал его за щёку, погрозил всем остальным пальцем и коротко кивнул Цигелю. Ответное приветствие Иеронима осталось незамеченным, ибо полковник уже скрылся за дверью. Эта неожиданная встреча сильно взволновала Цигеля, и всё дальнейшее было подёрнуто лёгкой дымкой отстранённости.
Всех призывников построили, вывели на плац и разделили на две неравные команды: здоровых и не годных. Первым сразу выдали обмундирование и горячий обед, отгородив от остальных несколькими слоями рабицы и поставив на месте крепления концов сетки пару дюжих капралов. Ни к чему не годных, к коим в который раз попал Цигель, построили в две шеренги, дали по зуботычине и велели дожидаться господ начальников, ласково переговаривающихся через временное ограждение с солдатами. Особенно отличался толстый штабс-капитан, с дружественным хохотком рассказывающий армейские анекдоты. Рядовые нескромно смеялись и дружно поедали трофейную тушёнку, так как на фронте будут кормить только отечественными продуктами. Наконец поток красноречия у капитана иссяк, пару напутственных слов рыкнул, вызвав затишье в окружающей среде, полковник и высокие чины обратили внимание на несолдат, начинавших замерзать с непривычки от отсутствия одежды. Вперёд выступил медицинский майор и стал что-то неслышно говорить себе под нос. До Цигеля долетали лишь обрывки фраз:
— …на пятьдесят процентов… что составляет в соотношении… слыханное ли дело!.. к тому же… позорящие Округ подотчётные данные… В общем плохо, — последнюю фразу майор произнёс чётко и внятно. — Всё плохо. Для вас, конечно. Я думаю, мою мысль продолжит господин военный комиссар Четвёртого Округа. Прошу.
Полковник никак не дал понять, что слышал слова подчинённого. Он лишь пристально, не мигая смотрел на несолдат. Вскоре по его лицу скатилась первая слезинка, за которой последовали и многие другие. Вытершись бумажной салфеткой, позаимствованной у одной из сестёр, полковник прокашлялся и начал:
— Убогие вы мои, сироты неприкаянные, вы даже не догадываетесь, за исключением некоторых особо убогих, как вам не повезло. Невозможно выразить в числовом эквиваленте степень вашего невезения. Никогда вам не надеть шинель с генеральского плеча, не распороть штыком из нержавеющей стали чрево своего врага, не оплачет вашу героическую смерть на поле брани женщина, избравшая вас. Вы никогда не будете военными, а это сродни быть ничем! — Полковник от скорби прикрыл глаза рукой и затряс головой. — Видят боги, я этого не хотел. Сейчас каждому из вас выдадут белый билет, — (комиссара аж затрясло от отвращения), — и вы пойдёте, солнцем палимые. И не только солнцем. Вы будете идти, с каждой минутой всё более проникаясь мыслью о том, что вы уже получили своё, что для вас уже всё кончено. Молитесь, ибо только молитва, сотворённая с чистыми руками и на тощий желудок, может принести вам временное ментальное облегчение. О сизифы, танталы и агасферы! Вы обречены на вечные муки небытия в строю, когда с двух сторон вас подпирают плечи товарищей, не давая упасть в грязь лицом перед бурей в пустыне. Дети мои несостоявшиеся! Как же проживёте вы без меня? Зачем? Нет ответа. Отныне святое безмолвие будет вам оправданием. И не дай вам Будда всуе упомянуть имя Министра нашего! Идите и подумайте, а нужны ли вы теперь этому миру.
Полковник запрокинул голову, и его тут же подхватили под руки несколько унтеров и бережно поволокли в здание.
Официальная часть была закончена, нужно было шагать за билетом. Гомозливой гурьбой поплелись несолдаты вслед за офицерами. Не любящий толкотни и суеты, Иероним получил заветную корочку последним. Когда он подошёл к окошку за вещами, то рабочий день уже закончился и пришлось идти домой без одежды.
По дороге Цигель вспомнил о вечернем свидании и зашёл в трактир средней руки. В пабе отмечали шестидесятый день рождения заслуженного Вивисектора сельскохозяйственного сектора, поэтому коньяк и текила лились рекой. Иероним щёлканьем пальцев подозвал кельнера. Подошёл сам хозяин:
— Чито изволишь, дарагой?
— Бутылку кьянти, please.
— Какой-такой Кьянти! Не знаю никакой Кьянти! Нет вина кроме Киндзмараули, и я — алкатель его!
Взяв две бутылки марочного вина из солнечной Джорджии, Иероним пошёл домой переодеваться. Войдя в апартаменты на восемьдесят седьмом этаже, он первым делом хорошенько прижал Мими, застоявшуюся в его отсутствие. После такого прижатия прислуга сначала приняла наклонное положение, а затем и вовсе лежачее. Довольно мурлыкая себе под нос, Цигель пошёл в ванную комнату бриться.
Облачившись в костюм для свиданий, освежённый сегодня новым пикейным жилетом с искрой, Иероним показался Мими. Домработница была в восторге:
— Карашо, каспадина, very карашо!
Когда Иероним Цигель покидал свою квартиру, Мими задержала его на входе и, покраснев и скромно потупившись, быстро сунула ему в нагрудный карман упаковку с надписью «Durnnotex»:
— Возьми с собой!
— А, эти нужные бедюльки! Передай большое спасибо доктору Кондоминимуму за то, что только он заботится о моём здоровье.
Путь предстоял неблизкий: сначала нужно было доехать на привычном десятом номере до Крематория, там пересесть на единичку, которая довезёт до Высшей школы, где просто необходимо успеть на отходящий строго по расписанию электропоезд. Конечно, легче было вызвать зеленоглазое такси с эффектной женщиной за рулём, но в этом месяце Иероним экономил и поэтому решил добираться до Гертруды и Феллицаты Антониновных на перекладных.
Естественно, дорога заняла не менее двух с половиной часов, так что ко времени прибытия на место он сильно проголодался. Теперь предстояло определить подъезд и квартиру милой Гертруды. Цигель внимательно посмотрел на дом. На первый взгляд дом имел только один парадный вход. Но такого не могло быть, поэтому Иероним продолжил поиски, приведшие его сначала к смежному дому, а затем и на соседний двор. Как он и ожидал, дом имел два адреса: торцом здание выходило на одну улицу, а всей длиной вытягивалось по другой. Пройдя через несколько однотипных домов, Цигель наконец вышел к искомому, только с другой стороны. Здесь он и увидел чёрный вход, ведший прямиком в нужную квартиру.
Дверь Иерониму открыла кузина Гертруды и Феллицаты, пожилая усатая женщина с сильно и неаккуратно накрашенными губами, отчего усы были вымазаны губной помадой.
— Джиеронимо, ласточка моя, ты таки пришёл к нам! Мы так рады тебе. Филя с Герой просто заждались тебя.
Она провела Цигеля в большую тёмную комнату, в которой громко работал телевизор, а в кресле-качалке монументально восседал, закрывшись пледом, сигарой и газетой, седовласый старик. По TV давали анимационный фильм для детей. Сумасшедшая акуловидная собака грызла сначала почтальона, а затем рвала добродушного кота, страдающего от избыточного веса. Впрочем, порвать кота до конца ей всё время не удавалось, что, собственно, и составляло интригу фильма.
Как только Иероним присел на предложенный служанкой стул, из соседней комнаты выбежал большой чёрный дог, размером с телёнка, и непонятно уставился на гостя. Цигель долго силился понять, как у собаки получается одновременно смотреть и не смотреть на него.
— Глаз — стеклянный, — подал голос седовласый. — Дети ещё щенком ему выкололи забавы ради. А так он добрый. Да-а. Очень добрый. Когда сытый. Ха-ха-ха… Шутка. Кх-кх-кх…– От смеха и от дыма сигариллы Деда закашлялся и надолго замолк.
Расчёсывая длинные чёрные волосы, в комнату вошла Феллицата.
— А, это ты. Гертруда ещё занимается с полковником, изволь подождать. — Она села к нему на колени и обняла за шею, обдав медовым ароматом волос. — А что ты принёс? Хванчкару? Изабеллу? Нет? Не говори, дай я сама угадаю. Может быть, Земфиру? Нет? Фанагорейское? Токай? Бордо? Снова нет? Ну, я так не играю. Я больше, по-моему, и сортов вина-то не знаю. Хотя нет, подожди, вспомнила ещё одно — это абсент? Или… слушай, какая же я глупая, абсент это не вино. Точно. Ладно, доставай, какая разница.
Иероним достал. В руках Феллицаты тотчас появился замысловатый штопор, которым она в два счёта откупорила бутылку, всего лишь забрызгав себе ещё не просохшую от недавнего купания грудь, а Цигелю — белоснежные саржевые брюки. Седовласый сразу протянул руку с большим пивным стаканом, на что внучка выразила ему своё фи:
— Фи, Деда, как не эстетично, словно надфилем по стеклу. Пить вино из эдакой бадьи. Сейчас же принеси фужеры.
Старик позвонил и дал ценные указания прислуге.
Вскоре появились соответствующая вину посуда и господин полковник собственной персоной. Мощной дланью разлил он благородный напиток по бокалам и сказал тост, после чего подозвал Цигеля к себе.
— Дядя уже рассказывал мне о твоей проблеме. Итак, ты хочешь служить. Весьма похвально, но, как бы это сказать помягче, не очень осуществимо на деле. Сам посуди: Высокая комиссия сочла полезным для Округа оставить тебя на гражданской службе. Как могу я, всего лишь исполнитель, препятствовать её высокому решению? Надеюсь, ты меня понимаешь?
— Да, господин комиссар.
— Ну вот, тогда без обид, как-нибудь в другой раз, когда подрастёшь, может быть, только не сейчас, хотя всё возможно, я не отказываю, ты же знаешь о положении на фронтах, однако никогда не поздно, в жизни всегда есть место подвигу…
Полковник удалялся в соседние комнаты в обнимку с Гертрудой, продолжая на ходу говорить. Цигель пошёл было за ними, чтобы уловить все слова комиссара, но тут вышла улыбающаяся Феллицата и увлекла его в другую сторону.
Оказавшись в её комнате, Иероним смог наконец утолить свою страсть. Он усадил девушку перед большим зеркалом, покрыл её простынёй и принялся сооружать у неё на голове необычную причёску, приснившуюся ему сегодня ночью. Однако Феллицата сидела плохо, всё время вертелась, пытаясь заглянуть Цигелю в глаза. В какой-то момент ей удалось вывернуться, она отвела руки Иеронима и пристально посмотрела на него:
— Хиеронимус, он отказал?
— А ты как сама думаешь?
— Думаю, да.
— Ты права. — Цигель тяжко вздохнул.
— Роня, не расстраивайся, когда-нибудь ты попадёшь на войну. Или не на войну, а на что-нибудь похожее. Ты веришь?
— А что мне остаётся делать.
— Вот увидишь, всё образуется. А как там поживает Мириада Строп?
— Кто?
— Ну, та девушка, с кем ты встречаешься.
— А, Мира. Не знал что её полное имя Мириада Строп. Она сказала мне только уменьшительную форму. А ты-то откуда знаешь?
— Навела справки. У неё отличная наследственность, неплохое здоровье и полное отсутствие честолюбия. Так что можешь смело заводить детей и жениться.
— Мы об этом ещё не говорили.
— Она не хочет?
— Если бы я знал, чего она хочет. Сегодня ей кажется одно, завтра другое. Мира говорит, что она хочет, но не знает зачем ей это нужно. Она не любит сидеть на одном месте. Но сменив обстановку, она быстро к ней привыкает и ищет новое место. Это похоже на самообман, что где-то там, где нас нет, будет лучше, приятнее, веселее. По-моему, всё дело в нас самих, в нашей голове. Именно от нас зависит, где нам хорошо, а где нет. А ссылаться на место, обстановку, окружающих людей — детство, или как вам угодно…
— Бедный, бедный Иероним! И никто тебя не понимает. Даже любимая девушка смотрит в другую сторону. Иди, я тебя утешу.
Феллицата усадила его рядом с собой, уложила головой к себе на колени и стала гладить по волосам, тихо напевая:
«Возьми моё сердце, возьми мою душу,
Я так одинок в этот час, что хочу умереть.
Мне некуда деться — свой мир я разрушил.
По мне плачет только свеча на холодной заре».
(Текст группы «Ария»)
Цигель уснул.
B
Когда он вернулся домой, в дверях торчала записка, написанная зелёным фломастером на тетрадном листе в клеточку. Это было послание от друга Цигеля. Он писал:
Вот настал вечер, и отправился Заратустра к единственному другу своему, захватив с собою верных своих змею и орла. Однако придя, нашёл он, что друг его отсутствует. Немало огорчился этим Заратустра и так говорил к зверям своим: «Вот я опять взошёл яркой звездою на небосклоне жизни, но друг мой этого даже не заметил, ибо утратил он бдительность!». И, видя Заратустру в такой печали, звери его так говорили к нему: «Утешься, о Заратустра! Воистину друг твой единственный сможет зайти к тебе в среду утром, часов в 9.00 — 9.30, если пожелает того! А до среды пребудем мы с тобою и воистину не оставим тебя наедине с твоею скорбью, о Заратустра!» И Заратустра воспрянул душою, и развернул стопы свои, и удалился вместе с верными своими орлом и змеёю.
«Она приближается, она уже близко, Великая Среда!».
Так говорил Заратустра в понедельник 12 сентября.
Иероним позвал Мими и продиктовал ей деловое письмо для друга, наказав отнести тотчас по указанному адресу. Затем он взялся за телефон и попытался дозвониться до Миры. Её квартира не отвечала. Вздохнув, Цигель решил ждать до вечера и пошёл на службу.
На службе никого не было кроме старого сторожа Симеона и заместителя главного редактора, в тишине замышлявшего очередной грандиозный проект. Поздоровавшись со всеми, Цигель прошёл в свой кабинет, расчехлил печатающую машинку и стал составлять отчёт о своей последней поездке. Изредка ему приходилось отвечать на телефонные звонки и сообщать звонящим, что главный заболел или отъехал, ибо о его местонахождении никто не ведал. Отдав секретарше красиво перепечатать кое-как написанный текст, Иероним сварил кофе и тоскливо посмотрел на часы. Редакционные «Scarlette» показывали нечто неутешительное: до обычного свидания оставалось ещё больше половины дня. Бесцельно слоняясь по пустым коридорам, Цигель добрёл до ближайшего дивана, присел и тотчас уснул. И видел он сон.
Ему двадцать два и он снова пошёл в школу. Он идёт утром с несколькими товарищами, но оказывается, что он забыл, где находится здание школы. Никто, кроме него, не может вспомнить её местоположение. Иероним идёт по родному району, однако улицы расположены теперь по-другому и он никак не может найти дорогу. Один из его товарищей, очень спокойный человек, вдруг кидается на проходящую мимо толпу подростков и начинает жестоко избивать первого попавшего под руку. Мальчик, истекая кровью, падает на асфальт, а остальные в ужасе разбегаются. Цигель пытается успокоить товарища, но вдруг понимает, что урок закончился, началась перемена и можно пойти на улицу подышать свежим воздухом. На улице, едва он успел сойти с крыльца, к нему подходит Мира и ласково кусает его в шею. Иероним отшатывается, но в то же время его неудержимо тянет к девушке. Она улыбается окровавленным ртом и протягивает к нему руки:
— Я должна кусать до крови, дай я тебя укушу, это не больно, можешь укусить меня сам, смотри, какой у меня теперь странный рот.
Мира улыбается, и Цигель видит: её рот полон острых мелких зубов. Она снова кусает его в шею и говорит:
— Теперь все это делают. Смотри, ты такой же.
Иероним вдруг осознаёт, что и у него теперь много острых, как лезвия, зубов.
— Ведь можно порезать язык.
— Не думай об этом и не порежешься. Лучше укуси меня тоже.
Цигель кусает Миру, в то же время целуя её. И она кусает и целует его. Вдруг звенит звонок на урок. Иероним отстраняет Миру и пытается уйти. Она цепляется за него и просит не уходить:
— Не бросай меня одну. Кто укусит меня так, как ты.
— Мне надо на урок.
Звонок всё не утихает. Он видит, как швейцар закрывает двери школы на урок, и бежит во весь опор. Но на ступеньках крыльца поскальзывается, теряет равновесие и…
…падает с дивана, на котором уснул. Вокруг вовсю бушует охранная сигнализация. Цигель в смятении вскакивает и смотрит на часы. Они показывают столько же, сколько и в последний раз, когда он на них смотрел. «Проспал!» Жуткая мысль, что он не увидит Миру, ввергает его в отчаяние. Он бежит по коридору, натыкается на запертую дверь, понимает, что бежал не в ту сторону, несётся в другую. И останавливается. Его настигает мысль: а почему сработала сигнализация? Воры? Иероним машинально поднимает тяжёлый стул и, выставив его ножками вперёд, идёт по коридору к выходу с гораздо меньшей скоростью, чем до этого. Открыв дверь, выводящую в холл, он видит прыгающего Симеона, старающегося достать что-то на стене. Его пытается подсаживать заместитель главного редактора. Сам главный стоит в стороне и задумчиво поглаживает ягодицы второй секретарши. Увидев Цигеля, все разом кричат «Ну наконец-то!», отбирают у него стул, на него взгромождается со стариковским кряхтением сторож, копается в распределительном щите и сигнализация враз стихает. Облегчённо вздохнув, Симеон слезает со стула и укоризненно смотрит на Цигеля:
— А вы бы могли и пораньше стул принести. Совсем загоняли старика.
— Сколько времени?
— Несите на место стул, рабочее время ещё не закончилось.
— Как не закончилось? — радостно вскричал Иероним.
— И чего тут радоваться. На службе ещё два часа торчать, а он радуется. Совсем молодёжь с катушек слетает.
— Так ещё только три часа?
— Ну да, а что тут странного?
— А часы возле курительной комнаты…
— …стоят уже вторую неделю. Я всё жду, чтобы кто-нибудь кроме меня соизволил из завести. А то всё я да я.
— А они разве не кварцевые…
Симеона уже нет, как и нет кого-либо вообще: все разошлись. Иероним вспоминает, что ему нужно в поликлинику и магазин. Отпросившись у заместителя главного редактора (главный опять растворился в кондиционированных недрах Печатного Дома), Цигель выходит на улицу. Ближайший гипермаркет находится в двенадцати с половиной минутах ходьбы или пятнадцати минутах езды на общественном транспорте. Взвесив все pro и contra, он решается всё-таки пройтись до «Десятой Планеты» — своего любимого универсального магазина. Здесь никогда не встретишь неопрятную служащую: все девушки молоды, красивы, сексуальны, всех цветов кожи, разных комплекции и роста, но неизменно подтянутые и изящные. Для Цигеля это был не просто магазин, это было редкое собрание лучших образцов женских тел, красота которых ничем не скрывалась. Ко всему прочему здесь можно было купить великое множество продуктов и вещей.
Едва войдя в Универсум, Иероним тотчас столкнулся с Мирой. Она прохаживалась с подругой по пассажу с пока пустым рюкзачком. Чуть не ударившись о свою любимую лбом, Цигель торопливо чмокнул её в губы и замер, неотрывно глядя на Миру. Она же, моментально забыв про подругу, подхватила его под руку и пошла с ним вдоль торговых рядов. Несколько минут они не разговаривали, затем Мира стала рассказывать о мелочах своей жизни, потом замолчала и задумчиво произнесла:
— Вчера звонила моя знакомая из М. Зовёт к себе. Там, в пригороде, почти задаром сдаются неплохие коттеджи. Можно жить практически в лесу, а в Город добираться на электропоезде.
— А как же твоя служба?
— Да, моя служба. Куда я от неё денусь. Но ведь всё в конце концов можно бросить и уехать, как ты думаешь?
— Если знать зачем. А кто тебя будет в М. содержать?
— С этим как раз никаких проблем: знакомая сказала, что службу найти очень легко.
— На словах всё всегда легко. Я, например, с содроганием вспоминаю годы скитаний, когда у меня не было службы. Каждый день мне приходилось думать, к кому сегодня можно сходить пообедать, у кого я не был хотя бы несколько дней, кто не встретит меня с тяжким вздохом и недовольной гримасой. А такому мнительному человеку, как я, это особенно тяжело.
— Да, я тебя понимаю. Я тоже очень мнительная.
— И давно ты знаешь эту свою знакомую?
— Да я вообще её не знаю, так, виделись пару раз.
— Ты хочешь сказать, что бросишь службу и поедешь в М. по зову малознакомого человека, будешь с ней делить кров, к тому же без гарантированного места на новой службе?
— Да, извини, это звучит глупо. Просто забудь, так не бывает. Я лишь мечтаю вслух.
В этот момент они совершили полный круг на первом ярусе и встретились с подругой Миры, терпеливо дожидавшейся их всё это время. Цигель осмотрелся, увидел нужный ему отдел и спросил у девушек:
— Вам в какую сторону? — Они дружно показали в противоположную бакалее сторону. — А мне в другую. Тогда до вечера.
Они легко поцеловались с Мирой и разошлись.
У бакалейного отдела была маленькая очередь. Сорт кофе, употребляемый Иеронимом, продавался только здесь, поэтому он встал за грузным мужчиной и стал терпеливо дожидаться. Однако, когда подошла его очередь, Цигель с возмущением обнаружил, что у продавщицы отсутствует обязательная бархотка на шее, волосы выбиваются из-под кружевной наколки, а грудь безобразно отвисает. Еле сдерживаясь от отвращения, он отказался совершить покупку, вместо этого потребовав «Иеремиаду» (Горькая жалоба, сетование, здесь — жалобная книга). Его тут же провели во внутренний офис, где женщина бальзаковского возраста с идеальными пропорциями поинтересовалась:
— Какие у нас проблемы? Я Старший Манагер Универсума.
— Да вы сами посмотрите на свою служащую.
— Её личный номер.
— Один Б дробь ноль семь.
— Новенькая. Сейчас посмотрим.
Манагерша стала нажимать кнопку на пульте, переключая изображение на стенном мониторе с отдела на отдел. Добравшись до бакалеи, она сделала увеличение, рассмотрела нерадивую подчинённую, развела руками, сказала по интеркому: «№1Б\07 уволить согласно пункта 2 Внутреннего Расписания» и повернулась к Цигелю:
— Вы оказались правы. От лица Администрации нашего Универсума приношу глубочайшие извинения и готова загладить возникшее недоразумение прямо сейчас. Вас могу обслужить я, моя секретарша… Вызвать? Посмотрите?
— Не стоит беспокоиться. Я бы предпочёл воспользоваться товарным эквивалентом. Единственный кофе, который разрешает пить мой лечащий врач, продаётся только у вас. Если можно, десять банок.
— Название.
— «Ulcer Exclusive» («Язва эксклюзив» (англ.)).
Манагерша ткнула пальцем в интерком:
— Кофе «Ulcer Exclusive» в количестве десяти штук. Доставить по адресу…
Цигель назвал свои имя и адрес, которые управляющая повторила подчинённому.
Прощаясь, манагерша дала Иерониму визитную карточку с домашним телефоном:
— Будет время, молодой человек, позвоните. Я бываю дома после двадцати двух. — Когда они вышли из её кабинета, она громко сказала: — Всегда рады видеть Вас в нашем Торговом Комплексе. В Универсуме «Десятая Планета» — самый большой выбор нужных Вам товаров. У нас есть всё, и даже чуточку больше.
Над столом секретаря Цигель разглядел Внутреннее Расписание и даже успел прочитать первый пункт, который гласил: «Клиент всегда прав».
Выйдя в пассаж, Иероним беспокойно заозирался, ища глазами Миру. Её уже нигде не было, и он пошёл за покупками один.
В поликлинике как всегда была очередь. Заняв за женщиной неопределённого возраста с двойным подбородком и жирными складками на животе, Цигель пошёл раздеваться. Он сдал одежду пожилой гардеробщице и стал искать, куда на этот раз переместили регистратуру. Как ни странно искомый участок нашёлся довольно быстро: он также находился в цокольном этаже, в бывшем кабинете аллерголога, изгнанного с позором, как ему поведали в очереди в регистратуру бесчисленные бабушки, за то, что во время тестов на реакцию уморил пациента с гиперчувствительностью. Заглянув в освободившееся окошко, Иероним с радостью воскликнул:
— Инесса, привет! Сколько лет, сколько дней!
— Роник, зайка, неужели это ты?!
— Я. А что, не угадала?
— Конечно, угадала. Только… что ты здесь делаешь? Ты же был самым здоровым в классе, никогда не брал больничных?
— Всё меняется, а здоровье — это не денежный вклад, со временем только увеличивающийся. Вот, меня даже в армию в который раз не берут.
— Боже! Ты, наверное, жутко переживаешь. Ничего, старая подруга Инес сможет тебя утешить. Что ты делаешь сегодня после работы?
— Практически ничего.
— Великолепно, тогда я приглашаю тебя в рыбный ресторан или модный театр, на твоё усмотрение.
— Я бы предпочёл тишину гостиничного номера в отеле на окраине.
— Тогда договорились, скажем, в 23.00 в «Big-eared Inn» tonight (В гостинице «Ушастый Инн» сегодня вечером. (англ.)). Идёт?
— Да, я успею. Будь добра, мою личную карточку.
— Пожалуйста. До вечера!
— Пока.
В кабинете врача данные Цигеля долго и нудно переписывала в толстый журнал усталая медсестра, потом минут десять ему пришлось ожидать самого доктора. Им оказалась (на табличке кабинета красовалась надпись Ивчик И.И.) бодрая румяная женщина, сразу взявшая пациента в оборот:
— Ну, ну, ну, что тут у нас? Почему болеем? Такой молодой, и уже болеть взялся! Нехорошо! А покажите нам ротик. Скажите «а», ещё «а». Умничка! Здесь у нас порядок. Так. Измерим давление. Чудненько: 110 на 70, как у астронавта! Теперь мы вас послушаем. Не дышите, ещё не дышите. Пардон, молодой человек, да вы здоровы как слон, нет, как несколько слонов, что вы делаете у меня в кабинете?
— Вообще-то у меня проблемы с желудком.
— Что именно, извините?
— Болит-с, если позволите.
— Ни в коем разе не позволю! В вашем-то возрасте, помилуйте.
— Что делать, it’s my weak point.
— I don’t subscribe to this point of view.
— Believe me when I say to you.
— I hope you love your stomach too
(– …это моё слабое место.
— Я не присоединяюсь к этому мнению.
— Верьте мне, когда я вам говорю.
— Надеюсь, вы любите свой желудок, как я его люблю. (англ.)). Вот я свой желудок люблю и уважаю, холю и лелею, он меня и не беспокоит. А вы что делаете? Мало сна, сигареты-жирная-пища-нездоровый-образ-жизни, ведь так? Так, по глазам вижу, что именно так. А надо всё наоборот, и тогда вы навсегда забудете, что такое голодные и тем паче ночные боли. Рецидивы часто случаются?
— Весной и осенью.
— Ничего удивительного: сезон, понимаешь. Вы понимаете?
— Да.
— Кофе злоупотребляете?
— Не без этого.
— А! Так я и знал! Может, вы ещё и табакокурением занимаетесь?
— Да Боже упаси.
— Уже легче.
— Да и кофе пью только то, что доктор прописал.
— Какой доктор?
— Цукерман.
— Цукерман?
— Тот, кто до вас в этом кабинете принимал.
— Ах этот. Тот ещё субчик. Какой, кстати, он вам кофе прописал? Случайно не чилийский «Красный террор»? Нет? А, «Ulcer Exclusive». Что ж, достойный выбор для начинающего хандрить изнутри. Но вы и им не увлекайтесь, кофе всё-таки, лучше минералочки, без газа, естессно, кефирчик, бифидок там всякий, йогуртовые культуры потребляйте, глядишь, и не будет надобности в следующий раз меня посещать. Кстати, по вашему животику вижу: как минимум с пяток килограммчиков лишних. Бегать по утрам вы, конечно, поленитесь, диэта — это так вредно, как врач вам говорю, а вот могу порекомендовать преотличный способ, называется «Натуральный сжигатель жира на основе толчёных акульих зубов №1», одобрен Департаментом здравоохранения Американских штатов, в капсулах и суспензия. Какую форму предпочитаете? Жидкий сжигатель имеет ярко выраженный вкус ананаса. Берёте?
— Конечно, вы так убедительно его рекламируете, что я чувствую просто настоятельную потребность приобрести это патентованное средство от облысения, надеюсь, оно не нанесёт ощутимый удар по моему месячному бюджету?
— О, всего 999 монет, и «Суперсжигатель лишних килограммов «Стройнин» ваш! Требуйте в кабинетах нашей поликлиники! Вот сдача, худейте на здоровье, всего доброго, позовите следующего, пожалуйста.
На выходе из лечебного заведения Иероним небрежно опустил флакончик плацебо в урну. Все мысли его были о предстоящем свидании с Мирой. Забежав на цветочный рынок, он приобрёл роскошный букетик свежесрезанных адельфанов с росой. Цветы живо трепетали на ветру, пока Цигель спешил к условленному месту. Миры, как всегда, не было. В отчаянии, что на этот раз не найдёт её, он стал обходить все прилегающие магазины, а нашёл Миру в картинной галерее своего тёзки «Босх и сыновья. Основана в 1503 году», где выставлялись на этой неделе рисунки гелевой ручкой и сепией неизвестного местного художника. Его возлюбленная стояла напротив картины в ядовитых жёлто-зелёно-красных тонах, крупным планом изображавшей всклокоченного человека неопределённого возраста с тлеющей сигаретой в руке, который небрежно восседал на земном шаре, являвшимся в то же самое время воздушным шариком, а также, на заднем плане, проплывающих мимо человека почти полных его копий, отличавшихся от него лишь цветом волос. Мира заворожённо смотрела на рисунок. Заметив Иеронима, радостно улыбнулась и помахала рукой, однако навстречу не пошла, продолжая рассматривать выставленную коллекцию. Цигель подошёл сам, обнял Миру и поцеловал в шею. Она начала что-то возбуждённо рассказывать об этой выставке, водила Иеронима от работы к работе, а он ничего не понимал, ему было так хорошо от присутствия Миры, что он готов был слушать хоть о кровавых убийствах семейства Борджиа, хоть о вегетативной системе растений, лишь бы это исходило из уст его любимой. Она вскоре поняла, что её слова проходят мимо, и замолчала. Некоторое время Цигель продолжал напряжённо вслушиваться и заранее улыбаться услышанному, но, увидев, как хмурится Мира, улыбаться перестал, взял её за руки и преданно посмотрел на неё. Она, не забирая руки, потянула его к выходу.
Очутившись на улице, они одновременно вопросительно посмотрели друг на друга и Мира предложила:
— Пойдём к воде.
Иероним согласился. Долгое время они молчали. Потом Мира вдруг повернулась к Цигелю и сказала:
— Ты пойдёшь меня провожать?
— Что? Куда?
— Я уезжаю. В М. Послезавтра. Я ещё не купила билеты, но мне обещали помочь. Представляешь, я всё-таки уезжаю в М.
Цигель заметно помрачнел.
— Но ведь сегодня днём ты говорила об отъезде лишь как о весьма маловероятном будущем, а теперь…
— Ах, сегодня днём, кажется, это было так давно. Я даже не помню, о чём мы говорили. Но ты понимаешь, я вырвусь из этого города, наконец-то.
— И чем, позволь спросить, — нарочито сухо спросил Иероним, — тебе так не нравится этот город. — Он сделал ударение на слове «этот».
— Этот город… Этот город мне просто не нравится, я чувствую, это не то, что мне нужно.
— А М. то, что нужно?
— Не знаю, может быть.
— Не знаешь? Ты, чёрт побери, в корне меняешь свою жизнь, и не уверена в нужности этого?
— Почему ты на меня кричишь?
— Извини, я просто не хочу, чтобы ты уезжала… от меня.
— А ты тоже поедешь со мной. Можешь не сейчас, а чуть позже…
— Я не могу. Не хочу. Я слишком оброс, завяз глубоко здесь корнями.
— Жаль. Я почему-то думала, что ты поедешь со мной.
— Но с чего ты взяла?
— Я не знаю, я ничего не знаю. Я лишь чувствую: мне надо уехать, а иначе случится непоправимое.
— Оно и без твоего отъезда может случиться.
— Значит, ты не пойдёшь меня провожать?
— Мира, любимая, давай ты не уедешь.
— Я уже обо всём со всеми договорилась.
— Это не трудно отменить.
— Нет.
— Ты меня убиваешь.
— Я тебя не убиваю, я тебя люблю.
— Тогда не уезжай!
— Не могу. Так надо.
Утомлённые перепалкой, они шли несколько минут молча. Цигель про себя что-то решил, сразу заметно успокоился и спросил:
— Когда ты собралась уезжать?
— Послезавтра поздно вечером.
— Значит, ты не откажешься прийти на прощальный вечер, который я намерен устроить завтра в честь твоего отъезда? Я приглашу всех наших друзей.
— Я с радостью приду.
Они — Мира со светлой улыбкой, а Иероним угрюмо — распрощались до встречи в ресторане. Но как только его любимая скрылась с глаз, вся решимость Цигеля в момент улетучилась. Никого не замечая, он побрёл сам не зная куда. Ноги, однако, вынесли его к винному погребку, на входе в который стоял человек, так называемый «сэндвич», изображавший пивную бочку с краником. Иероним усмехнулся, кинул в «бочку» монетку и спустился вниз. Там он заказал сто граммов водки, купил бутылку ямайского рома, махом опрокинул рюмку и закусил «Чеддером». Оглядевшись, Цигель увидел свободный столик, занял его и попросил принести крепкого светлого пива. Кёльнер, правда, не торопился исполнить заказ. Немного помявшись, он произнёс:
— Господин желают-с пива? Может получиться ёрш-с. Водки-с ещё не желаете? Есть «Смирновская», чистая, как слеза пионерки. Не желаете-с?
— Неси.
— Повторить?
— Валяй.
— Закуски-с?
— Солёный огурец. Из бочки.
— Ещё что-нибудь?
— Исчезни, а?
— Слушаюсь.
Половой засеменил прочь, а заказ принесла официантка с глубоким декольте и минимумом юбки на бёдрах. Иероним равнодушно скользнул взглядом по фигурке девушки и с отвращением уставился на большую запотевшую рюмку водки. Пить не хотелось. Но как только он вспоминал об отъезде Миры, то в очередной раз убеждался: сам он с этим не справится. Он потянулся за рюмкой, крепко сжал её в руке и только тут заметил, что в подвальчике неестественно тихо. Цигель поднял глаза и с ужасом обнаружил: все посетители и обслуга внимательно смотрели на него, побросав кто работу, кто еду и питьё. Он отвёл взгляд, попытавшись сделать вид, что всё нормально, но почти тотчас снова посмотрел в зал и его взгляд заметался по лицам присутствующих. Никто не отводил глаз, все безотрывно глядели на него. Какой-то бородач приподнял бокал с вином и слегка кивнул Иерониму, приглашая выпить за его здоровье. Как по команде остальные посетители тоже подняли свои фужеры, рюмки, бокалы и стаканы, едва заметно поприветствовав Цигеля. В этот момент раздался не сильный треск и что-то обожгло Иерониму руку. Только теперь он вспомнил о рюмке с водкой, которую сжимал с чрезмерной силой, отчего та лопнула, поранив до крови его ладонь. Иероним вскочил, разжал руку, рассыпав окровавленные осколки по столу, швырнул первую попавшуюся купюру в тарелку и бросился вон из подвала, на ходу пытаясь остановить кровь бумажной салфеткой. Он совсем не заметил, как посетители дружно чокнулись и выпили за здоровье незнакомца, тут же забыв о нём и принявшись за еду.
На улице Цигеля кто-то окликнул:
— Господин, господин!
Это была давешняя подавальщица. Она догнала Иеронима и затараторила:
— Господин, господин, вы забыли свою бутылку. И деньги, денег вы оставили слишком много. Я принесла вам сдачу.
Цигель молча спрятал ром во внутренний карман пальто, а от денег жестом отказался. Однако девушка упорно совала ему горсть серебряных и медных монет. Между ними завязалась неловкая борьба, в результате чего Иероним измазал руки девушки кровью.
— Ах! — Она разжала кулачки и монеты звонким дождём просыпались на мостовую. — Вы же кровью истекаете! Я могу вас перевязать. Я умею. Пойдёмте со мной.
Девушка ухватила его за рукав и потащила за собой. Пробравшись мимо мусорных баков, они оказались в маленькой подсобной комнате. Она подвела Цигеля к раковине, промыла рану водой, после чего ловко наложила ему повязку и дала выпить пятьдесят граммов коньяка. Только теперь он осознал одну странность:
— Извини, не знаю как тебя зовут…
— Кристина.
— Ага, Кристина, а почему ты на работе одета?
— Как, вы разве не знаете? Сегодня официальным главой государства стал Понтифик. И первым его указом был запрет с завтрашнего дня на появление в публичных местах в обнажённом виде. А мой хозяин решил проявить верноподданнические качества и одел нас уже сегодня. Но если вы против, то я могу раздеться. — Она принялась стаскивать блузку.
— Наконец-то. Э, извини, это я не тебе, совсем не нужно снимать одежду. Я рад, что наконец духовное воинство пришло к власти. Теперь сотни похотливых самцов не будут глазеть на красоту моей Миры… Матка фускер! Мира!
Цигель вскочил и забегал по комнате. Он лихорадочно пытался что-нибудь придумать.
— Где у вас телефонный аппарат?
— В зале. Я покажу.
У Миры никто не отвечал. Не знали, где она, и несколько её подруг. Иерониму ничего не оставалось делать, как идти к ней самому. Время было позднее, и общественный транспорт уже не ходил, поэтому Цигель пошёл пешком. Каждый раз, когда он натыкался на телефонную будку, он звонил Мире, и каждый раз ответом ему были длинные гудки. Несмотря на то, что идти было, в общем-то, недалеко, дорога показалась Иерониму бесконечной. Он пытался даже бежать, распугивая редких прохожих, но, поскользнувшись и еле удержавшись на ногах, перешёл на шаг, так как рисковал совсем не дойти. Когда показался дом Миры, Цигель даже не поверил, обошёл здание и убедился в правильности номера. С трудом добудившись консьержку, он получил весьма скудные сведения о своей возлюбленной:
— А, госпожа из 33 квартиры. Да, она уехала сегодня днём, в деревню, к родственникам. За ней заезжал кузен, и они уехали на его авто. Обещала вернуться завтра утром. А разве что-то случилось?
— Надеюсь, что ещё нет.
Иероним потерянно вышел из подъезда и привалился к стене, долго и бессмысленно рассматривая дом напротив. Там ещё не спали. Ему вдруг очень захотелось оказаться в большой семье, у пылающего камина, закутанным в мохнатый плед и в кресле-качалке, чуть приболевшим, как в детстве, когда все домочадцы хлопочут вокруг тебя, подносят горячее питьё, молоко с мёдом, липовый чай с малиной, а матушка обязательно испечёт яблочный пирог с корицей и сварит его любимый луковый суп. Цигель буквально почувствовал вкусный аромат похлёбки, которая делалась, почему-то, только когда ему нездоровилось. Он шумно втянул в себя воздух …
— Сэр! У вас всё в порядке?
— А? Что?
Перед Иеронимом стояли две женщины-полицейские. Одна из них держала на поводке на удивление спокойного чёрного ротвейлера.
— Д-да… Всё хорошо. I’m okay.
— Are you sure?
— Oh ye, sure. I’m fine.
— Please, sir, produce your papers.
— But what for?
— Sir, please, produce your papers.
— Yes… if you insist… here you are.
— Thank you.
(– Я в порядке. — Вы уверены? — Да, конечно, всё хорошо. — Пожалуйста, сэр, предъявите ваши документы. — Но зачем? — Сэр, пожалуйста, предъявите ваши документы. — Да… если вы настаиваете… вот. — Спасибо. (англ.) )
Офицер, только сейчас Цигель разглядел сержантские погоны, взяла его документы и передала капралу. Та, включив фонарик, быстро просмотрела бумаги и вернула их старшей по званию:
— No problem.(– Нет проблем. (англ.))
Сержант отдала документы Иерониму:
— I beg your pardon, sir. It’s all right. You may go… if you can.
— What do you mean?
— We can give you a lift if you feel bad.
— To your police station? Thank you very much. I prefer walking alone and I feel good.
— Are you sure?
— Oh, no! Don’t ask me to produce my papers. You’ve just seen them.
— Are you sure? — Сержант повернулась к своей напарнице. — Corporal Wilkinson!
— Yessir!
— Have you just checked the papers of this young man?
— Yessir!
— Yes?.. Oh ye! How could I forget! I beg your pardon, sir. It’s all right. You may go…
— No.
— What?
— I mean I don’t want you to give me a lift.
— But why?
— Because I’ m sure I feel good (– Прошу прощения, сэр. Всё в порядке. Вы можете идти… если можете. — Что вы имеет в виду? — Мы можем вас подвести, если вам плохо. — В полицейский участок? Увольте. Я предпочитаю прогуливаться один, и мне — хорошо. — Вы уверены? — О нет! Только не просите меня показать документы. Я вам их только что предъявлял. — Вы уверены? Капрал Вилкинсон! — Дассэр! — Вы проверяли документы у этого молодого человека? — Так точно, сэр! — Да? Ах, ну как же я могла забыть! Прошу прощения, сэр. Всё в порядке. Вы можете идти… — Нет. — Что? — Я не хочу, чтобы вы меня подвозили. — Но почему? — Потому что мне и так хорошо. (англ.)).
— Homo say «what»( – Гомик грит «что» (англ.)), — быстро проговорила сержант.
— What? (Что? (англ.)) — переспросил Цигель. В ответ раздался дружный смех полицейских, они развернулись и пошли к патрульной машине. Давясь от смеха, капрал пыталась отвечать в walkie-talkie(Уоки-токи, портативное переговорное устройство (англ.)), так как вызывали сержанта Sword, а та была не в состоянии. Но и у капрала мало что получалось.
— Moodily!(Бодро! (англ.)) — выругался Иероним.
— Сам moo duck! (Мычащая утка! (англ.)) — не оборачиваясь парировала сержант и показала ему сжатый кулак с выставленным вверх средним пальцем.
Цигель побрёл в сторону от полицейских, и через полчаса он уже был на городской площади. Часы на Ратуше как раз пробили одиннадцать часов. Бой курантов напомнил ему о свидании с Инес, о котором Иероним совсем забыл. Он ускорил шаг, на ходу вспоминая, как относится к опозданиям его бывшая любовь. Так ничего и не вспомнив, в четверть двенадцатого он вошёл в холл «Ушастого Инна». Едва завидев Цигеля, ночной портье заулыбался и вопросил:
— Барон Иероним фон Гогенхейм? Ваша жена ожидает вас в 335 номере. Изволите посетить нашу экспресс-химчистку: у вас пальто запылилось, наверное, о какую-нибудь стену задели. Сюда, пожалуйста. Лодовико, проводи вельможного сеньора к Барбаре, пусть она по-быстрому приведёт его платье в порядок. Прошу вас, барон, следуйте за этим мальчиком.
Идти пришлось довольно долго. Сначала длинным плохо освещённым коридором, затем по бетонным степеням вниз, в цокольный этаж, где Лодовико остановился перед оцинкованной дверью, позвонил пять раз через равные промежутки времени и открыл дверь своим ключом. В глаза Цигелю ударил яркий свет, отчего он машинально прикрыл глаза рукой. Внутри работало с десяток громадных стиральных машин, между которыми металась растрёпанная женщина.
— Барбара, — позвал мальчик. Она его не слышала из-за шума. Тогда он громко крикнул: — Барбара, пся крев, holy-moly fucking shit (Непереводимое английское ругательство, типа «Что за срань господня!»), к тебе клиент!
Женщина равнодушно посмотрела в сторону пришедших и изрекла:
— Und mir ist’s scheiβegal!(– А мне насрать! (нем.))
Из-за спины Иеронима вдруг появился мужчина ростом под два метра, в дорогом костюме и с красной гвоздикой в петлице. Увидев его, Барбара заметно побледнела. Мужчина метнулся к ней и несколько раз сильно ударил по щекам, заорав:
— Du, dicke faule Dirne! Ist’s lange her, seitdem du deine närrischen Kuhen in deinem stinkenden Dorf geweidet hast? Wie darfst du so mit den Kunden sprechen?(– Ты, толстая ленивая девка! Давно ли ты пасла своих дурацких коров в своей вонючей дыре?! Ты как позволяешь себе разговаривать с клиентами?! (нем.))
Иероним хотел было заступиться за Барбару, но в это время открылась внутренняя дверь и в комнату ввалился ещё один мужчина, отчаянно пьяный, в форменной одежде пожарника. Как только он заметил гиганта с цветком, его лицо приняло свирепое выражение, он сжал кулаки и со словами «Наконец-то мы рассчитаемся с тобой!» кинулся драться. Между двумя мужчинами завязалась потасовка, которую тщетно пыталась остановить Барбара. Заработав несколько не причитающихся ей ударов, она отскочила в сторону и укоризненно посмотрела на Цигеля. Тому ничего не оставалось делать, как тоже попытаться разнять дерущихся. Через пару секунд он получил сильный удар в лоб и его сознание померкло.
Первое, что увидел Иероним когда очнулся, были мелькающие у него над головой люминесцентные лампы. Затем он заметил голые груди Инес, болтающиеся недалеко от его лица. Ещё чуть позже пришли звук и понимание того, что его несут. Инесса кого-то отчитывала:
— Да как вы смели его тронуть пальцем. Ведь это потомственный дворянин, барон фон Гогенцоллерн. Вы пролили кровь, которая текла в жилах королей Европы, вы можете это понять, вы, чугунный лоб?
— Это у меня каска такая… А я чё? Я ничё… Гляжу, он её херачит по голове… А я Барбару ой как люблю… А тут этот, значит, опять её лупцует… А я ему говорил… Я тебе говорил?
— Уйди, грусть, с глаз долой, а не то тобой Служба безопасности займётся. Извините, госпожа. У нас с этим человеком давние разногласия. Вы, надеюсь, не дадите ход этому делу, мы очень дорожим своей репутацией, а с нашей стороны, соответственно, бесплатные услуги: номер-люкс на двоих, шампанское с устрицами…
— …и ананасов с рябчиками, — прошептал Цигель, сильно зажмурившись.
— Роня! — радостно завопила Инесса. — Ты живой! С тобой всё в порядке, дорогой?
— Господи, что ж ты так орёшь. Всё хорошо. Куда это меня несут?
— В наш номер-люкс. Да, господин портье?
— Старший портье, фрау. Именно так. Вас осмотрит наш врач — доктор Пилл. И мы готовы исполнить любое, в разумных пределах конечно, ваше желание. В обмен на ваше молчание.
— Пожалуйста, найдите Миру.
— Мирру? Хм, боюсь наша домовая церковь уже закрыта, но я постараюсь… Гм, весьма странное желание. Ага! Вот мы и пришли. Так, осторожнее, заносите, сюда, так, кладите на кровать, отлично. Вы не ушиблись, барон? Нет? Я рад. Ага, а вот и наш врачеватель. Доктор Пилл, это наш пострадавший.
— Не надо врача, мне уже хорошо. Я чувствую себя великолепно.
С этими словами Иероним стряхнул с себя покрывало и чьи-то заботливые руки и легко встал.
— И правда, я здесь, по-видимому, не нужен. Если только пульс проверить. Так, отлично. Всё в норме. Может, давление? А, нет, забыл тонометр в процедурной. Вас не пугает вид моего стетоскопа? Нет? Какое сегодня число?
— О боже, доктор, зачем это? Ну, 13 сентября.
— Отлично. Пациент скорее жив, чем мёртв. — И доктор Пилл рассмеялся редким сухим смешком. — Я вас покидаю, благородные сэры, не болейте, пейте рыбий жир и касторку, меньше мучного и больше движения, проща-а-айте!
Вслед за Пиллом вышли старший портье, служители в галунах, Барбара под руку со своим бесстрашным пожарником, Лодовико и ещё 7 человек неизвестной принадлежности. Как только за ними закрылась дверь, Цигель резко повернулся к Инесс и спросил:
— К чему весь этот маскарад?
— А к тому, мой миленький Роник, что теперь и самый лучший номер, и самую лучшую еду и выпивку мы получаем бесплатно.
— Ты хочешь сказать…
— Я ничего не хочу сказать, кроме одного: когда же ты наконец обнимешь свою старую боевую подругу?
— Да-да, сейчас… — Цигель рассеяно бродил по номеру.
— Я что-то не поняла: ты уже не находишь меня привлекательной? Тебе не нравится мой наряд?
Иероним посмотрел на Инессу. Она была одета в роскошную диадему из искусно подделанных драгоценных камней, на шее у неё красовалась изящная инталия (Резной камень с углублёнными изображениями) на чёрной шёлковой ленте (на гемме (Общее название резных камней с изображениями) были изображены два сплетшихся в любовной страсти тела), а в ушах — молочно-белые опаловые серьги, талию обвивала золотая, а правую щиколотку серебряная цепочка. Довершали её туалет лёгкие туфельки на каблучке с открытыми носами и без задников. Цветущая и сверкающая Инесс вдохновляла. Вдохновляла настолько, что даже Иероним стал выходить из транса. Она сразу заметила это по его загоревшемуся взгляду.
— Вот, вот, теперь я вижу: это мой «старый верный Вяйнямёйнен». Правда, я дивно хороша?
— Да уж, — прохрипел Цигель.
— Так почему же ты стоишь? Али оробел, отвык от меня?
— Сейчас.
Цигель метнулся к своему пальто, достал бутылку рома, неловко откупорил её, налил себе, залпом выпил, повторил, закашлявшись на второй дозе, швырнул стакан на пол и, низко наклонив голову, пошёл на Инес. Она стала медленно отступать к кровати. Иероним резко шагнул вперёд, схватил девушку, повернул к себе спиной и, сдирая с неё одежды, повалил на постель.
— О! О! — было ему ответом.
С
Цигель проснулся от зудящего чувства, что кому-то должен. Лишь только раскрыв глаза и увидев циферблат часов, показывающих без четверти девять, он вспомнил о визите к другу. На ходу одеваясь, Иероним выскочил из отеля и поймал такси. Взбежав по лестнице и потянувшись к звонку, он заметил аккуратно свёрнутый прямоугольник бумаги. Это была записка от друга. Там было написано:
You can learn to write business letters. Writing a business letter is really very simple. Here is what a common one looks like:
Mr. Hieronymus Tsighel,
President of Something 14th September Dragon’s Year
Dear sir,
I regret to inform you that I have been compelled to leave for my summer place early this morning to engage myself with grape-plucking.
I hope that this contingency will have no major interference with our plans for the evening. I therefore suggest that we meet at your residence place preferably at 5 p.m.
Yours sincerely,
Zoroasther
George A. Astroff, President of Something Else (S. E.)
(Ты можешь научиться писать деловые письма. Писать деловые письма действительно очень легко. Вот тебе симулякр:
М-ру Иерониму Цигелю,
Президенту Чего-то 14 сентября года Дракона
Дорогой сэр, с сожалением имею сообщить Вам, что я был вынужден рано утром поехать в свой загородный дом для сборки урожая винограда. Надеюсь, это непредвиденное обстоятельство не будет большой помехой нашим планам на вечер, поэтому я предлагаю встретиться в Вашей резиденции предпочтительно в 5 часов вечера. Искренне Ваш Зороастр Жора Астров, президент Чего-то Ещё (Ч. Е.) (англ.))
Огорчившись, что опять не увидел друга, Цигель присел на подоконник и полчаса писал ответное письмо, где официально пригласил «президента Ч. Е.» с подругой в ресторан «Смеющаяся пихта» на торжественные проводы в М. своей невесты Мириады Строп. Аккуратно сложив записку в прямоугольник, Иероним засунул её за провод звонка и пошёл приглашать остальных друзей и распорядиться насчёт вечера.
Проходя мимо заведения с вывеской «Coiffeur Simon»(«Куафер Симон» (фр.)), Цигель решил подстричься и побриться перед встречей с Мирой, когда решится их судьба. Зайдя в мужской зал, он увидел свободное кресло, спросил разрешение его занять и стал неторопливо раздеваться. Уже снимая последние вещи, Иероним почувствовал, что работа машинок и ножниц почему-то затихла. Даже когда раздался истошный вопль и кто-то пробежал мимо него, крича на ходу: «Он разделся! Он голый!», Цигель не связал это с собой. С интересом повернулся он к людям, чтобы узнать причину переполоха, и сразу получил феном в голову, отчего у него рассеклась бровь и лицо залила кровь. Продолжая видеть одним глазом, Иероним пытался понять, за что его ударили. Со всех сторон его окружили одетые люди, выкрикивали что-то невообразимое, а самые смелые даже ударяли его, правда, весьма неловко и почти не больно. Но вот раздался топот и в помещение вбежали пятнистые люди, парой ударов умело уложили его на пол, где Цигель получил несколько раз по рёбрам. Кто-то закричал о необходимости вызвать Религиозную полицию. Потом, видно, Иеронима ударили тяжёлым ботинком по голове, и он отключился.
Спустя долгое время, наверное, много часов, уже после того, как его засунули в Катерпиллер, или как там его назвал судья, Цигель пытался восстановить события, моментально и в корне изменившие его жизнь.
Очнулся он от окатившей его ледяной воды. Поблизости раздался стук опускаемого с размаху на пол пустого ведра. Так, значит, меня из поломойной бадьи окатили. Затем его рывком подняли сильные руки, отпустили и он сразу упал. Руки снова его подняли, но теперь не отпускали. Он открыл глаза и увидел рослых людей в чёрной спецодежде с белыми полосками под воротничками. Религиозная полиция. Их было, кажется, трое… нет, четверо: один держал, двое одевали, а четвёртый стоял в сторонке, смотрел на него и ухмылялся. Не зло, но… Да, потом его попросили просунуть руку себе между ног и нацепили на запястья наручники, следом настала очередь ножных кандалов… Его потащили по коридору, выволокли на улицу и затолкнули в большой чёрный микроавтобус, в котором кроме лавок, решёток и распятия ничего не было. Они ехали… он не помнит, сколько они ехали, может, час, а может, всего минут десять, он несколько раз терял сознание. Когда он выходил из тёмной клетки, его ослепил дневной свет, но закрыть лицо руками было нельзя из-за браслетов. В суде его сразу поставили на колени перед распятием. Лишь когда его оттащили в сторону и приковали к вмонтированной в пол скамье, он смог разглядеть, что крест — лишь часть громадной скульптуры, изображающей улыбающегося Понтифика, наклонившегося и протягивающего вниз Святую библию и распятие. Появившийся вскоре плохо выбритый судья в странном красном колпаке, похожем скорее на ночной, нежели на судейский, нехорошо улыбаясь, стал задавать такие же странные вопросы, вроде: с кем спишь, как часто, любимые позы и тому подобное. Он пытался не отвечать, но стражи порядка всякий раз пинали его. Этот бессмысленный допрос длился до бесконечности, если бы не появился суровый седобородый старец, который рыкнул на допрашивавшего его, обозвал того canis (Собака (лат.)), залепил затрещину и отобрал колпак, с позором изгнав из здания суда. Однако на голове у настоящего судьи колпак выглядел ничуть не лучше. Старец пытался улыбаться и скрипучим голосом допрашивал его. От побоев, духоты, непривычной обстановки он начал «плыть». Монотонно, неразличимо звучал голос судьи, хрипло голос его самого, изредка в поле зрения попадали свидетели из парикмахерской, один раз ему в глаза заглядывал доктор… Что спрашивал неугомонный старик? Из всего он запомнил только постоянно повторяемое «сын мой» и приговор, звучавший примерно так: «Милостью Божией да ниспошлёт на тебя исправление в Caterpillar’е. Amen.» А после оглашения приговора судья, снимая парик, мантию и красный колпак, добродушно проворчал:
— Скажи спасибо, сынок, что Понтифик запретил «Прокрустово ложе». Добрейшей души человек. Х-хе!
Теперь, находясь в этом самом Катерпиллере, в неестественном положении, утыканный множеством приспособлений и перетянутый несметным количеством ремней, причиняющих ему физические страдания, Иероним пытался постигнуть, где, на каком этапе упустил он нить жизни из рук. Ведь было светлое знамение в образе Кристины (Jesus Christ?), сообщившей ему о кардинальном повороте в обществе. Тщетно. Ave Caesar Imperator, morituri te salutant.( Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь! (лат.)) Умирать Цигель не собирался, но просто так теперь, после всего случившегося, жить будет невозможно.
Периодически, когда включалось то или иное устройство Катерпиллера, Иероним кричал от боли, дёргался, отчего в его тело сильней впивались тысячи иголок, штырей, присосок и прочей дряни.
Вскоре у него появилась сокамерница. Её привезли в период его беспамятства. Это была молодая белокурая девушка, с длинными волосами, свешивающимися почти до пола. Правда, она лишилась их довольно быстро, так как не могла переносить боль и успокоиться, ибо только таким способом можно было утихомирить Caterpillar — равнодушием к боли. Поэтому рядом с ним она пробыла совсем недолго. Её осмотрел врач, покачал головой, велел ослабить захваты и позвать декана. Потом её увезли.
Ему попался сносный тюремщик, кормивший его из ложечки и сообщавший, какой сегодня день. Только Цигель не всегда был уверен, что тот говорит правду, но проверить не мог: он совсем забыл, декабрь идёт после марта или наоборот.
Один раз приходила Мира, больше её не пустили. Ради такого случая его вывели на внутренний дворик. Разговаривать им не разрешалось, поэтому она грустно смотрела на него, лишь изредка царапая на бумажке кое-что из своей жизни. Мира перебралась в М. Но там ей тоже было плохо. Теперь она собиралась ехать дальше, в Иллюзию.
Она неловко сидела на тюремной скамеечке, всё время сжимая и разжимая пальцы. Порывистый ветер, сносивший последние жёлто-красные листья с деревьев, трепал её причёску, задувал в глаза, отчего у неё текли слёзы. Сначала Мира пыталась бороться, поправляла волосы, вытирала глаза платком, но после сдалась. Такой Иероним её и запомнил: с красиво развевающимися на ветру волосами, с дорожками потёкшей туши на щеках, печально глядящей мимо него, куда-то вдаль.
Позже, когда власти сочли достаточным для исправления его нахождение в Катерпиллере первого уровня, его перевели на щадящий режим, поместили в реабилитационную модель Гусеницы, дали другую камеру. Здесь он стал говорить. Иногда бессвязно, забываясь, но чаще чётко осознавая своё положение. Новый тюремщик, в очках-лекторах, с вечным пером за ухом, приходил слушать речи заключённого, а один раз даже дал карандаш с бумагой. Иероним написал:
Мои руки горят в огне. Пальцы тлеют на холодном ветру недокуренными сигаретами. Небо сегодня ближе, чем вчера, а мир совсем не изменился. Где взять сил и преодолеть нависающий над моим горизонтом неровный выступ, эту скалу безмолвия, которой нет названия? Мир есть я. Но есть ли я — мир? Скукоживаясь до размера вылущенного грецкого ореха, претерпевая болезненные метаморфозы роста, я не вижу себя завтра. Мне дано чувствовать, но я не чувствую надвигающихся перемен. Я могу слышать, но вряд ли восприму шаги приближающегося со скоростью Зеноновой черепахи будущего. Я говорю, но кто слышит мой слабый голос, теряющийся в невообразимых глубинах Вселенной. Где я нахожусь, кто со мной рядом? И только тени безмолвно обступают со всех сторон, укутывая в саваны Тьмы и Одиночества.
Ломкие волосы, поражённые грибком ногти, кривое отражение в зеркале… Ничего нет, кроме меланхолического смеха неведомой девочки, который раздаётся всякий раз при выключении машины. Белый смех? Какого он цвета? И зачем гуляет не во мне? Разорванные, ветхие одеяния пропускают чрезмерное количество холодного воздуха, согревая душу мыслью: «Замерзать приятно».
И я замерзаю.
Медленно и беспричинно во мне рождается радость, переходящая в овации. Надо хлопать, чтобы не замёрзнуть. Но хлопать не хочется. И умирать тоже. Однако если долго не двигаться, то придётся. И тогда сказочная птица Боа придёт сюда и сделает тебе умрэ.
Я всё ещё замерзаю, беззвучно смеясь своей неведомой удаче.
Снова начинается вьюга. Будет немножко холодно и грустно. Но совсем не больно. Если ты уйдёшь отсюда, к ним, будет гораздо больнее. Это проверено. Зато ты сможешь продолжать автоматическую жизнь на колёсах, в каменных джунглях. А здесь — лишь снежные волки, парящие над землёй в вечной гонке за уходящей мечтой. Смотри, они уже бегут. Их неслышные шаги рядом. Ты видишь следы? Чувствуешь холодное дыхание? Побежали! Нет? Как хочешь…
Мне холодно. Где та шерсть, что согревала меня века назад? Почему светило не греет?
Я уже не чувствую пальцев. Где-то близко, совсем-совсем близко понимание. Замёрзшие губы застывают в холодной улыбке озарения. Своим вопросом я замыкаю круг:
— Кто следующий?
После этого Цигель потерял всякую тягу говорить и писать. Он стал слушать, ибо услышал то, что в тысячу раз интереснее него самого — чужие голоса. Оказалось, что вокруг, в соседних камерах, существует множество людей. И они разговаривали. Иероним пытался с ними общаться, но его не слышали. Наверное, его темница имела звуконепроницаемые стены. Особенно выделялся один голос. Изо дня в день, в одно и то же время он рассказывал длинную, бесконечную, как казалось Цигелю в начале, сказку.
В этот раз, как только голос заговорил, Иероним почему-то понял: это конец. Голос вещал:
— Совсем было загрустил Землемер, не могущий попасть в Замок уже много недель. Но любовь сильнее препятствий. И любовь Землемера к госпоже Брунсвик была так сильна, что, забыв о прежних неудачах, бросился он в последний раз к Замку. Была страшная пурга, валившая Землемера с ног, залеплявшая ему глаза снегом, засыпающая зимний холод ему за шиворот. На беду потерял он ещё тёплые рукавицы, которые ему подарила Старая хозяйка. Сильно возрадовалась вьюга, тысячами иголок с колючками впиваясь ему в руки. А Землемер всё шёл и шёл, цепляясь за обледенелые деревья и сдирая до крови пальцы. Но упал он, задев вдруг ногой корявый корень, высоко выступающий из земли. А упав, уже не смог встать, ибо сразу метель засыпала-запорошила его снегом. И пропасть бы горячему Землемеру на холодных просторах Чужих земель, когда бы не чудесный Волшебный олень, выскочивший вдруг из снежной бури и заговоривший человечьим голосом:
— Садись на меня, Землемер, довезу тебя до Ледяного замка.
И понеслись они быстрее ветра, наперекор всем силам природы. И сдалась тогда пурга, отступила вьюга, уступая Волшебного оленю с Землемером на спине дорогу. И лишь только оставили позади они снежную бурю, как сразу и показался Замок.
— Вот он, Ледяной замок. Исполнил я своё обещание.
Поблагодарил Волшебного оленя Землемер и пошёл по сугробам к Замку. Но лишь войдя в большие ворота, сразу столкнулся с Чёрным человеком. И молвил Землемеру Чёрный человек:
— Я знаю, ты — Землемер и ты долго шёл сюда. Давай с тобой меняться. Ты станешь господином Брунсвиком, а я — Землемером.
Не поверил в свою удачу Землемер и переспросил:
— Я, Землемер, стану господином Брунсвиком, мужем госпожи Брунсвик?
— Да, ты станешь мною, а я — тобою. Согласен?
Согласился тотчас Землемер, и пошли они с Чёрным человеком в Канцелярию. Там отобрали у Землемера все его бумаги и выдали взамен другие, по которым он теперь становился господином Брунсвиком, а Чёрный человек, бывший господин Брунсвик, стал Землемером.
Побежал по тёмным коридорам Замка бывший Землемер искать свою жену, госпожу Брунсвик. И нашёл её в дальней комнате, в подвенечном платье. Но не успел он добежать и обнять госпожу Брунсвик, свою жену, как его остановил её голос:
— Господин Брунсвик, я вас никогда не любила, извольте дать мне развод, потому что я люблю Землемера.
— Но я и есть Землемер! — хотел было крикнуть бывший Землемер, но его уже оттеснил плечом нынешний Землемер, поцеловал госпожу Брунсвик и повёл её под венец.
И закричал тогда страшным голосом господин Брунсвик, и побежал вновь по коридорам Замка, теперь ослеплённый от горя. И выбежал он во двор Замка, и замахал кулаками, вознося хулу небесам и звёздам на них. И только мириады строп спускались со звёздных парашютов, но ни одну из них он не мог поймать.