- Ляля, гаси свет и ложись спать!
- Я ещё не хочу, мам.
- Надо заставить себя. А то завтра не проснёшься. Папа ждать не будет, уйдёт без тебя.
Чтобы опять без меня - такого допустить нельзя. Придётся считать слонов, верблюдов и кого там ещё, чтобы утром, в четыре часа, вскочить, как ванька-встанька и бегом одеваться. Завтра папа берёт меня в лес. Мы будем искать грибы.
Раньше мне это дело не доверяли: я была маленькая и глупенькая, могла потащить в рот всякую поганку. А сейчас я уже совсем взрослая: во второй класс перешла. С одной четвёркой. По чистописанию. Остальные - пятёрки, вот!
И грибы я уже умею различать. Папа ходил в лес, приносил оттуда полные корзинки и мне показывал. И говорил, как что называется. Я умею отличить коричневый подосиновик от подберезовика, а это, между прочим, не каждый может. Красноголовый подосиновик любой дурак отличит, а я и коричневую шляпку видела, и серую, и беленькую. И всё это были подосиновики. Я знаю десять сортов разноцветных сыроежек, знаю рыжие граммофончики-лисички, знаю лекарственную чагу, знаю опята летние и луговые, даже видела и держала в руках редкий гриб заячье ухо.
Завтра папа мне покажет, как они растут. Какие в траве, какие под соснами, какие в низинках, какие на пригорках, а какие прямо на деревьях. Надо утром проснуться!
Я представляю себе длинную вереницу слонов, шествующих на водопой. Вот они, большие, серые, мерно ступают друг за другом, помахивая хоботами. Топ, топ, топ... Протопал слон-папа, протопала слониха-мама, за ними слонята: один, два, три, четыре...
Нет, со слонами не получается. Они же все грибы растопчут!
...Песок. Пустыня Сахара. Движется длинный караван верблюдов. Погонщик тянет заунывную песню. Верблюды вышагивают важно, подняв свои надменные морды. И у каждого на спине - тюки. А в тюках - какие-нибудь восточные узорчатые ткани, расшитые золотом тапочки с загнутыми кверху носками, сушёные финики... Первый верблюд шагает мимо, позвякивая колокольчиком, второй, третий, десятый...
Нет, с верблюдами тоже ничего не выходит. Ну откуда в пустыне грибы? Там же вечная засуха!
...Лесная поляна. Хитрая лисица вывела своих детей на прогулку. Вот они крадутся в траве. А впереди - два заячьих уха. А лисята не знают, что это грибы. Они думают, это зайчонок, хотят его поймать. Они крадутся, принюхиваются, опустив к земле острые рыжие мордочки. И хвостики у них завиваются кольцом... Они замирают перед прыжком... И превращаются в маленькие граммофончики. Лисички! Вот они как растут...
- Ляля! Уже полпятого! Папа уходит!
Как это уходит?! Без меня?!
У меня все приготовлено с вечера: спортивные шаровары, мальчиковая ковбойка, курточка с капюшоном. Сапожки резиновые на крыльце.
- А завтракать? - кричит мама.
- Некогда! Потом!
Вокруг ещё сумерки. Солнышко спит. Мы с папой правильно встали: в лес надо входить с первым лучом солнца, и этот луч сам тебе укажет потайные грибные места.
Лес далеко. Туда идти надо целый час, не меньше. Семьдесят семь потов сойдёт, пока доберёшься. Папа шагает широко, я за ним еле поспеваю. Он толкает впереди себя самодельную тележку - фанерный короб на колёсиках от старого велосипеда. Корзинку не взял. Значит мы много-много грибов соберём! И сами все наедимся, и насолим, и насушим, и соседей накормим!
Над лесом проступает малиновая полоска. Чуть выше малиновое переходит в нежно-лиловое, лиловое - в голубовато-зелёное, зелёное растворяется в молочно-белом. Солнышко просыпается. Надо торопиться, чтобы с первым лучом...
Мы идём по тропинке. Если с неё сойдешь - трава там выше колена. Это папе. А мне - выше пояса. Я вся буду мокрая, потому что роса.
Надо мной столбиком вьётся мошка. Лезет в нос, в глаза, путается в волосах. Такая нахальная! Я отмахиваюсь, хлопаю себя по щекам. А папа идёт спокойно. Ему хоть бы хны.
- Папа, почему тебя мошки не едят?
- Невкусный, наверное.
А я, значит, вкусная. И эти мерзкие летучие твари мной завтракают. Им хорошо, а у меня, если честно, уже бурчит в животе. Так громко бурчит, что папа услышал. Что-то достал из-за пазухи, завёрнутое в тряпицу.
- На, перекуси. Я же знал, что ты проспишь и поесть не успеешь.
У меня в руках два ломтя хлеба и несколько перышек зелёного лука. Ломти смазаны маслом, посыпаны солью и сложены - масло к маслу. Мама это называет «сэндвич». Слово из английского языка. Мама его преподаёт.
Я кусаю толстый сэндвич, широко разевая рот. Мне в рот влетает мошка. Выплевывать поздно. Съедаю весь хлеб и все луковые перья.
- Папа, а ты попить ничего не взял?
Папа распахивает штормовку. У него на ремне прицеплена алюминиевая фляжка. Старая, помятая. С войны осталась. Папа был на фронте, дрался с фашистами. А я родилась, когда войны уже не было. Я её только в кино видела. А там всё понарошку. Папа смотрит кино и всегда говорит: «Опять враньё. Не так всё было».
Вода во фляжке с каким-то привкусом. Приятным.
- Что ты туда бросил, папа?
- Душицу. Я тебе покажу эту травку.
Он делает шаг в сторону и срывает стебелек с мелкими лиловыми цветочками. И правда - душица. Потому что душистая.
Над лесом уже целое зарево. Как будто кто-то поджёг деревья. Их уже можно различить. Вон там, левее - молодой осинничек, справа - сосны, а прямо - ёлочки.
Мы сворачиваем влево. Мы уже на опушке. Я начинаю смотреть себе под ноги: вдруг прямо сейчас попадется гриб? И - натыкаюсь на папу.
- Ну-ка садись. Повезу тебя, как принцессу. Только уговор: смотреть будешь не на дорогу, а на меня.
- Почему?
- Секрет. Потом узнаешь.
Секреты я обожаю. Я усаживаюсь в фанерный короб. Подо мной не развалится, я лёгкая. Папа везёт меня по тропинке между деревьями, и я вижу, как у него за спиной начинают золотиться стволы. Первый луч! Под этими осинками должны быть грибы! Папа, остановись! Давай посмотрим! Но папа везёт меня дальше. Потом говорит:
- Закрывай глаза и вылезай. Пойдем пешком. И не подглядывай, а то секрет не узнаешь.
Он ведёт меня за руку. Я не подглядываю. Наконец мы останавливаемся, и я слышу:
- Можешь открыть глаза. Только смотри, не ослепни.
Я ничего не понимаю. Откуда взялось столько белого? Ведь только что было лето... Овчинные шапки, сугробы, кучевые облака под ногами. Я стою по колено в небывалой воздушной кипени и не могу ступить ни шагу.
Поляна - огромная, как стадион. И вся, вся сплошь покрыта этими маленькими круглыми глазуньями: внутри жёлтенькое и беленькое по краям. И ничего здесь больше не растёт, совсем ничего, ни одной травинки! Ромашковый город, ромашковое царство, ромашковая планета. И мы с папой - такие большие, тяжёлые, неуклюжие инопланетные чудища в толстых водолазных скафандрах. Папа наклоняется и выдергивает из земли один цветущий кустик. Потом ещё, ещё, ещё...
- Ну, чего стоишь? Собирай!
Мне жалко разрушать ромашковое царство. Оно такое чистое, такое нарядное - само совершенство. Но папа говорит:
- Собирай, собирай. Выдёргивай через один. Видишь, как им тесно? Кустики душат друг друга. Надо им дать простор. Тогда каждый будет сильный, красивый, с крупными цветами.
Я не знала, что ромашки в лесу тоже надо прореживать, как морковку на огороде у бабушки. Оказывается, надо. Мы набираем большие охапки цветущих кустиков и складываем на тропе. У них терпкий, горьковатый, совсем не цветочный запах. Но его хочется вдыхать и вдыхать. Запах леса. Дикий, пугливый, порывистый, как движения косули, почуявшей охотника.
Наконец вырастает целая пахучая гора. Что с нею теперь делать? Папа достаёт из-за голенища страшный армейский нож. На него даже смотреть боязно, такой он острый и зловещий. Но папа делает этим ножом совсем не страшную работу: он берёт пучок ромашковых кустиков и отсекает корешки-хвостики. Потому что они в земле. А без хвостиков - уже букет получается. Я помогаю. Я складываю готовые букетики в нашу тележку. И скоро она уже наполнена до краев. Мы возвращаемся в деревню. Без единого грибочка.
Мы движемся окольным путем, чтобы пройти по главной улице Ленина, где самый большой колодец, клуб и правление колхоза. И магазинчик тоже там. Маленький такой, называется «Сельторг». На улице Ленина всегда много людей. А сегодня будет ещё больше, сегодня воскресенье.
Мы встречаем тётеньку с двумя козочками и хворостиной. Папа вынимает из тележки пучок ромашек и вручает ей. Она удивляется:
- Ты чо это, Макарыч, али праздник седни какой?
- Конечно, праздник. Ромашки расцвели! Поставь дома в банку с водой, комаров будут отпугивать.
- Скажешь тоже! У меня от комаров полынные веники развешаны. Вечно вы, городские, с причудами... Не поймёшь, на серьёз, али шуткуете.
Мы встречаем большую девочку, старше меня. А может, её уже и тетенькой надо звать. Нет, всё-таки девочка, только очень большая. Она ничего папе не говорит. Закрывает лицо букетом и сразу убегает.
Мы встречаем бабушку старенькую. Она деловито роется в коробе, отбирает понравившиеся кустики. Чем они отличаются от остальных, мы с папой не понимаем. Бабушка насыпает себе полный подол ромашек. Во рту у неё - ни одного зуба!
- То вшо худое, а енто жашушу. Шпашибо.
Мы встречаем много людей: тётенек, дяденек, девочек, старичков... И всем папа даёт по букетику ромашек. И все сперва удивляются, а потом улыбаются. А около магазинчика стоит голубая машина. Новенькая, аж сияет вся! Не удержавшись, я смотрюсь в зеркальце, прикреплённое возле кабины. Папа говорит:
- Кто же это, интересно, к нам на такой шикарной «Победе» приехал?
И вот они как раз и выходят. С покупками. Хлеб, консервы «бычки в томате». У дяденьки очки в золотой оправе, у тётеньки сумочка лаковая блестит. Дяденька кривится:
- Говорил я тебе, дальше поедем, всё купим! Ну что ты хотела найти в этом паршивом сельпе?
А тетенька тоже сердитая вся, шипит что-то сквозь зубы, мне не слышно. Только видно, что зубы у тётеньки золотые. И мне жалко тётеньку. Она ещё не старенькая, она как моя мама, а зубы ненастоящие. А у моей мамы все зубы свои.
А папе тоже стало жалко эту тётеньку, он самые крупные ромашки выбрал и ей подарил. И тётенька просвистела сквозь зубы: «Мерси». А потом отвернулась и уже возле машины своему дяденьке сказала: «Вот идиот!»
Я потом у папы спросила:
- Ты что, совсем не обиделся?
- На таких, доча, не обижаются...
Мы раздарили все ромашки. Все до одной. И пришли домой с пустым коробом. Мама спросила:
- А где же грибы?
Папа развёл руками:
- Нету грибов. Крупные вчера уже кто-то собрал, а маленькие ещё не выросли.
А я ничего не сказала. Потому что если врать не умеешь, то лучше молчать. Чтобы не выдать секрет. Если бы ты знала, мамочка, как трудно хранить секреты! Особенно от тебя...
Я долго хранила нашу с папой тайну. У нас был пароль: ромашка. Живая, засушенная или нарисованная. Если мне папа что-то не разрешал или отказывался купить, я ему дарила ромашку. Живую, засушенную или нарисованную. И он угощал меня мороженым на последний рубль, вёл меня кататься на взрослых цепочных каруселях, отпускал с мальчишками на каток...
Однажды он поссорился с мамой и уехал от нас. Я послала ему открытку с самой красивой ромашкой. Я написала на ней одно слово: «Вернись». И папа впервые отказался выполнить мою просьбу. Пароль не подействовал. Он написал мне длинное письмо. О том, как полюбил другую женщину, о том, что я должна это понять, что в жизни бывает и так...
Понадобилось целых одиннадцать лет и много-много ромашек, чтобы папа вернулся домой.
Мне было двадцать шесть, я уже была замужем. Мы вызвали такси и поехали в загс. Вчетвером. И мы с мужем были свидетелями на регистрации. Плешивый жених и седая невеста расписались во второй раз. И папа подарил маме огромную охапку крупных садовых ромашек. Ровно столько, сколько открыток я ему послала за одиннадцать лет...
Мама была недовольна. Она мечтала получить охапку черёмухи, которой он её засыпал в день их первой свадьбы. А я сказала:
- Мама, ты ничего не понимаешь. Ромашки приносят счастье. Когда я была маленькая...
И папа приложил палец к губам:
- Тс-с! Это секрет.
Лина Гаева.