«Это пасмурное небо, дождевая морось и слякоть, хлюпающая под ногами — точно палитра, где некий трансцендентный художник нарочно смешивает самые мрачные краски, чтобы в конце концов тронуть этой депрессивной смесью самый кончик своей послушной кисти, затем лёгким, неуловимо-точным движением перенести мазок на творимый им великолепный холст — и вот вам пожалуйста: тончайший писк изящества, пятнышко здешней грязи на плаще принца, странствующего в космическом изгнании по неведомым мирам…».
В этом месте размышления Сергея были прерваны тем, что левая нога его соскользнула с изломанного края тротуара в один из бесчисленных маленьких, но угрожающе глубоких «фьордов», наполненных желтовато-бурой жижей. Он качнул зонтом вправо, кое-как сбалансировал и даже умудрился не слишком испачкать левый сапог. «Ту-лу-ла», усмехнулся он внутренне, отдаляясь от опасной кромки. Эта дурацкая маргинальная привычка — всегда идти по краю — не так-то просто от неё избавиться…
Впереди него, всего в нескольких шагах, двигалась под руку странная пара, вероятно, муж и жена. Крупный, спокойный, как игра на контрабасе, ритм мужских ног в чёрных джипообразных ботинках сопровождался учащённым ритмом женских ножек, обутых в высокие кремовые сапожки, и этот параллельный ритм напоминал pizzicato (способ извлечения звуков из смычковых инструментов не смычком, а пальцами (ит.)) на скрипке. Оба шли с непокрытой головой, без зонта, в силу чего и производили немного странное впечатление — словно холодная морось была просто каким-то всеобщим наваждением, от которого эти двое оказались счастливо избавлены.
Первоначальное любопытство Сергея вскоре переросло в какую-то непонятную ревность. Ревность эта была связана с вещами очень смутными, в сущности, блажными: так в детстве, приходя в гости, он вдруг принимался ревновать приоткрывавшиеся иногда полости старых секретеров и сервантов с их сладко натомленной атмосферой чужих семейных тайн. Запах этих тайн сводил его с ума ещё больше, чем запах аптеки или выхлопного газа. Он вспомнил, как однажды не выдержал и засунул голову внутрь одной из таких заповедных полостей, откуда был вытянут за ухо совершенно одуревший. И вот теперь, глядя на целеустремлённую парочку, обтекаемую встречными пешеходами, как в каком-нибудь клипе, Сергей испытывал то самое детское желание засунуть голову.
Но это была лишь щекотка души, предшествующая неожиданному, из ряда вон выходящему открытию. Он услышал, как девушка произнесла «Серёжа», обращаясь к своему спутнику, и вмиг пронзительное ощущение заставило его содрогнуться волной, прокатившейся от головы до пят. Ничего подобного он, казалось ему, прежде не испытывал. Это было как шок. Какое-то окно распахнулось в нём, и в этом окне он увидел, что когда-то знал этих людей, знал очень близко, что когда-то мог вдыхать аромат их относительно замкнутого, радостно-тихого мирка, когда-то… Когда-то он был одним из них. У Сергея закружилась голова от этого внезапного озарения, от осознания своей причастности всему тому, что связывало этих двоих. Но главное — этот аромат, неизъяснимый аромат чужой жизни и чужой тайны, вдруг ставших ему ближе, чем его собственная жизнь и его собственная тайна. Сергей следовал теперь за четой неотступно, на опасном расстоянии, почти наступая им на пятки, и впитывал, впитывал страстно всё, о чём они говорили. Их болтовня по поводу праздника, на который они шли, проникала в самую глубину души Сергея, он разделял с ними всё их нетерпение и был уже настолько нетерпелив, что почти вклинивался между ними. Если бы они не были так увлечены предметом разговора, они бы непременно заметили, почувствовали напирающего сзади чужака в плаще и шляпе, с жутковатой блаженной улыбкой на бледном лице, затенённом огромным зонтом. Зрелище, право, не для слабонервных.
Что же мне делать? думал, отставая, Сергей. Я познал счастье. Неужели теперь отказаться от него? Скоро перекрёсток. Наши пути, возможно, разойдутся. Пойти за ними? Но дома жена, дочка… Нет, это безумие, блажь! А может — судьба?..
Когда достигли перекрёстка, парочка действительно свернула в сторону. Им было больше не по пути, но Сергей, не помня себя от избытка чувств, свернул им вслед и вскоре нагнал. Они наконец заметили преследование. Девушка тихо вскрикнула, а мужчина звучно потянул носом сырой воздух и напряжённо крякнул. Нужно было объясниться.
— Извините, — пролепетал Сергей. — Это очень глупо, я не хотел вас беспокоить, но…мне вдруг показалось, что…что я вас знаю.
Ах, не то, совсем не то, Господи ты боже мой, «мысль изречённая», «мы слизь речённая», как глупо.
— Да-а? — настороженно-насмешливо протянула девушка. У неё был немного расхолаживающий грудной голос, но вообще она была прелесть: глаза с поволокой, маленький аккуратный, чуть вздёрнутый носик, ироничная складка губ. Вот только черты её лица, если, конечно, приглядеться повнимательнее, располагались по сторонам его не вполне симметрично, однако при желании этого можно было не замечать вовсе. Волосы её, в которых запутались бесчисленные перлы залётной влаги, облегли сверху жёлтый плащ, перехваченный у высокой талии изящным пояском. Руки она засунула в карманы, а вот спутник её держал правую руку наготове. Правую руку с обручальным кольцом — значит, точно женаты.
— Вы только не волнуйтесь, я ведь ничего… — пробормотал Сергей, всё глубже увязая в какой-то князьмышкинской словесной тине. От отчаяния и ужаса у него выступила испарина. — Я ведь только того… Вот вас зовут Сергей! — вдруг ткнул он пальцем в мужчину. Тот неопределённо пошевелился под спудом кожаного пальто, задрал свои густые чёрные брови и кашлянул.
— Мы что, и вправду знакомы? — пробасил он.
— Да, да! — азартно закивал Сергей (в нём пробудилась надежда). — Ближе, теснее, чем вы думаете! (чёрт возьми, князь, не перегните же палку!).
Супруги переглянулись.
— А что-то я вас не припомню, — прищурилась девушка. — Серёж, это твой, что ль, знакомый?
— А я и вас знаю! — выпалил Сергей на гребне какого-то невероятного просветления. — Вы Марина! (Ваза летит на пол, князь, что вы наделали?!).
Девушка приоткрыла рот, смущённо выдохнула, отведя глаза, — и ваза осталась целой. Её муж не шевелился. Сергея начинала бить дрожь. Он всерьёз опасался, что начнёт бредить.
— Вы идёте на День рождения, я знаю! — сказал он и хотел улыбнуться, но передумал, решив, что улыбка произведёт зловещее впечатление. — Можно, я пойду с вами?
— То есть, гм…с нами?! — мужчина растерянно поглядел на супругу, однако в глазах Марины уже зажёгся какой-то озорной огонёк.
— А что? — сказала она мужу. — Пусть идёт с нами. Чем больше народу, тем веселее. А вы забавный, — Сергею. — Где же мы всё-таки встречались? Во Времени Оном, подумал Сергей, но вслух говорить, разумеется, не стал. Да он и не смог бы ничего сказать: так переполнял его восторг и предвкушение каких-то дальнейших чудес. «Судьба, это судьба!», ликующе звенело у него в голове. «Эти люди — моя судьба и моё спасение! Ближе них у меня теперь нет никого. Мы должны слить наши судьбы воедино! Подумать только, что я увижу их знакомых, весь этот дивный кружок, о котором я, быть может, всю жизнь безотчётно грезил, я надышусь ароматом наивысшего родства, которое только возможно между людьми! Чудо, чудо!».
Небеса мало-помалу перестали сочиться, но тучи, обложившие их, не расходились. Серый день мрачнел, дальние переулки подёрнулись первым робким дрожанием сумерек. «Мог ли я», размышлял Сергей, сладко хлюпая по грязи и любовно огибая канавы, «мог ли я надеяться, что когда-нибудь буду идти рядом с этими людьми по направлению к самому сокровенному уголку моей души, мог ли я, мечтать, что у меня будет шанс соскользнуть с этой унылой жизненной палитры и перенестись на прекрасное полотно?!». И хотя дорога становилась всё хуже и непредсказуемей, Сергей почти не чуял под собой земли, ибо ему казалось, что он совершает магический полёт на самом кончике кисти Великого Художника. Он чувствовал себя избранником.
— А кстати, как вас зовут? — спросила Марина (она грациозно перепрыгивала лужи, не вынимая рук из карманов плаща).
Сергей сказал.
— Тёзка, значит, — заключил муж. — Ладно, — вдруг выразил он согласие неизвестно чёсу и снова замолчал. А Сергея, наоборот, потянуло излить душу. Первоначальное немое упоение прошло, и он заговорил о том, как всё ему здесь знакомо, и чем дальше, тем больше, что он помнит этот путь, что он уверен — когда-то он ходил этим путём очень часто, с ними или без них, но не ценил этого тогда так, как ценит это сейчас и т. д. и т. п. За всё время, пока он болтал, супруги ни разу не перебили его, и только однажды Марина метнула на мужа лукавый взгляд, но разглагольствующий Сергей этого не заметил.
Неожиданно, в самый разлив безудержного речевого потока новое прозрение потрясло Сергея.
— Стоп! — сказал он, и все трое невольно остановились. — Я понял, куда мы идём! Я узнал дом. Это не может быть иначе!
— И какой же? — поинтересовалась Марина.
— Вот этот! — с радостной убеждённостью Сергей указал на здание по диагонали слева. — Здесь живут наши друзья, не правда ли?
— Ну, не совсем, — усмехнулся Маринин муж. — Сказать по правде, нам ещё топать полтора квартала. Хоть бы к шести успеть.
Это был удар. Первое, что хотелось крикнуть Сергею: «Но этого не может быть!». Озарение было едва ли не сильнее, чем когда он воскликнул: «Вы Марина!» — и угадал. То, что произошло сейчас, собрало над его головой тучи тяжких сомнений, и на смену ожиданию чуда пришло ожидание грозы.
Выглядел он, должно быть, весьма жалко, потому что Марина быстро приблизилась к нему и тронула за рукав.
— Ну что вы! — сказала она мягко. — Разве же можно так расстраиваться из-за пустяков! Подумаешь, дом перепутали! Мы их тоже сначала путали. Тут на весь район только два дома этого типа: один, на который вы показали, а другой Сашкин — ну, у которого День рождения.
— Это правда?! — Сергей едва удержался, чтобы не схватить девушку за плечи. «Так, значит, есть, есть связь! Слава Богу!».
— Смешной ты какой, — сказала, отходя, Марина. — И откуда ты только взялся?
Когда входили в подъезд, Сергей не рискнул угадать квартиру, но выбор сделался сам собой внутренне, и Сергей слегка застонал, увидев, что Марина направилась к другой двери.
— Надо забрать подарок, — отчего-то шёпотом пояснила она. — Мы его у соседки оставили, ну, чтоб сегодня с ним не таскаться: как чувствовали, что будет эта пакость снаружи. Серёж, позвони пока.
И он позвонил. У той двери. У Сергея отлегло от сердца: связь подтверждалась.
— А ведь я без подарка, — спохватился он, глядя на свёрток в руках Марины. — Неудобно как-то.
— Да ты сам подарок! — рассмеялась та.
— Ага! — поддакнул, ухмыляясь, муж. — Сурприз.
Дверь им почему-то долго не открывали, хотя за ней был целый винегрет из звуков, в том числе и человеческих голосов. Сергей волновался безумно: он два раза уронил зонт и один раз — шляпу.
Наконец им открыли, и сделал это здоровенный амбал в рубашке с расстёгнутым воротом, откуда начинался вход в «джунгли», и тёмных брюках на полосатых подтяжках. В его лице поражало прежде всего то, что с некоторой изысканностью можно было назвать метемпсихическим бичизмом. Проще говоря, если сей субъект и был когда-то интеллигентным человеком, это имело место несколько воплощений назад. «Это, должно быть, Сашка», подумал Сергей и вдруг ощутил укол тоски.
Амбал обрадовался гостям, смачно облобызался с Мариной, что вызвало у Сергея приступ омерзения, но её муж только стоял и чему-то улыбался, и в этот момент показался Сергею очень глупым.
Из домашних недр возник другой амбал, ещё крупнее Сашки, и уставился на гостей посоловевшим взглядом.
— Вечно ты поперёд батьки в пекло, — сказал он с укором амбалу № 1. — А это кто ещё с вами? — он указал подбородком на Сергея.
— А это, Сашок, наш новый знако-омый! — пропела вся лоснящаяся от поцелуев с амбалом № 1 Марина. — А может, и старый. Неважно, короче, просто хороший человек. Дай-ка я тебя поцелую, мой сладкий, — сколько же тебе стукнуло?
За столом все взоры, как и следовало ожидать, обратились на вошедшего Сергея. Он, в свою очередь, окинул взглядом присутствующих, — были ли они ответом на загадку его души? Если да, то этот ответ обескураживал. Прежде всего он отметил, что здесь собрались люди, что называется, не его круга, и хотя de jure это не должно было иметь ни малейшего значения, de facto оно его имело. Вскоре он осознал, что просто-напросто выпадает, с грохотом вываливается из общего пошловатого стиля, в котором проходило застолье. Воздушные замки, воздвигавшиеся им с такой трепетной надеждой, рушились один за другим. Его начинала одолевать тоска. Он не знал теперь, как отделаться от этого сборища, тем более, что сам сюда напросился. Что я тут делаю, Боже?! изнывал он. Ведь у меня есть родные. Маша, Леночка… Кто занёс меня в этот кошмар — кисть художника или помело ведьмы?! Да ведь этого чёртова Художника я сам измыслил от скуки, — от скуки же я изобрёл и эту пару, и День рождения, и всех этих людей! Это мой сон, мой бред. Но как же проснуться, Господи?!
Мучения Сергея довершались ещё измывательством со стороны виновника торжества, которому в этом с извращённым наслаждением помогал его младший брат. Стоило Сергею уединиться (а он теперь искал этого всяческими способами), они вдвоём выслеживали его и, затирая с двух сторон, принимались со сладострастием допытываться, что он за птица и откуда он знает Марину с мужем, и почему они раньше никогда его не видели, и т.д. и т.п. Скоро Сергей понял, что спасения нет нигде, и уже не покидал общий стол, хотя ему невыносимо было видеть медвежьи брови другого Сергея, в особенности же то и дело вспархивающее перед ним лицо Марины. Складку губ, показавшуюся Сергею ироничной, он теперь находил плотоядной, что вкупе с лоснящимся лицом (как если бы её облизала собака) и поволокой в глазах навевало нечто отталкивающее. Что до асимметричности черт её лица, то оная обозначилась вдруг так вульгарно, что могла сойти за уродство и должна была в конце концов стать нестерпимой для всякого, перед кем это лицо возникало достаточно часто.
Развязка наступила неожиданно. Около десяти часов «новорождённый» объявил, что желает исполнить перед «дорогими гостями» трюк, который не исполнял со времени службы в «войсках дяди Васи». Трюк заключался в разбивании лбом с одного раза трёхлитровой банки. Жена Сашки, которую до этого вообще не было слышно, вдруг возроптала, заявив, что это блажь, что у них в хозяйстве всего-то одна трёхлитровочка и что она не позволит её губить. Однако хозяин был неумолим, а почтеннейшая публика, вкусив panem, требовала теперь circenses (Panem et circenses — хлеба и зрелищ (лат.)), и, чтобы не омрачать веселья, жене пришлось отправиться на кухню, откуда она вернулась с заплаканными глазами, неся чудесную трёхлитровую банку с пометой «ХОЗ»; сквозь её зеленоватое марево расплывчато проглядывал передник, к которому хозяйка в отчаянии прижимала своё сокровище.
— Давненько я не работал головой, — с грузной застенчивостью пошутил Сашок, переворачивая банку вверх дном и становясь на одно колено. Его глаза мерцали пьяным блеском. Сергей, который и без того был точно сжатая пружина, сжался ещё больше: он возомнил, что сейчас должно произойти что-то подлинно ужасное. Вдруг жена Сашки сорвалась с места и бросилась вон из комнаты; она вбежала в следующую секунду, стряхивая пыль с тёмно-синего берета, украшенного кокардой, и принялась упрашивать благоверного надеть берет по всем правилам, низко надвинув на лоб, чтобы не пораниться. Тот, однако, лишь отмахнулся: море ему было уже явно по колено. Вконец растерянная жена встала в сторонке с отвергнутым беретом. Вся компания притихла, на телевизоре убрали звук. Крепко ухватив за горлышко, Сашка установил банку на согнутом колене, шумно подышал, концентрируя энергию, и резко толкнул банку вверх, изо всех сил напрягая бычью шею. Послышался звон стекла и почти одновременно вопль: как и следовало ожидать, герой поранился. Сергей вцепился в сиденье стула; нервы его, казалось, ходят в нём ходуном.
Кровь струилась по лицу незадачливого трюкача; мимо стола, мимо вскочивших гостей пронеслась Марина, на бегу столкнувшись с женой пострадавшего, тоже спешившей — очевидно, к домашней аптечке. Сашкин младший брат, уже сидел рядом с ним и утешал его, по-медвежьи обхватив за плечи, ибо тот рыдал, рыдал, как младенец, и, всхлипывая, пил медно-солёный коктейль собственного приготовления — из слёз, смешавшихся с кровью.
Сергей почувствовал, что не выдержит здесь больше ни одной минуты: быть свидетелем кровавого трагифарса — это выше его сил и предъявляет чрезмерно высокие требования к пищеварению. Он решил исчезнуть немедленно, воспользовавшись тем, что амбалам сейчас не до него. С этой счастливой мыслью он поднялся и тронулся в обход стола, намереваясь незаметно пробраться в облюбованную тьмой прихожую.
Однако всё оказалось не так-то просто. Похожий на вора в законе флегматичный субъект лет сорока, с изборождённым лицом и жёсткой на вид, с сизым отливом, щёткой волос на голове, не проронивший за весь вечер ни слова и лишь небрежно усмехавшийся многочисленным сальностям, уснащавшим атмосферу застолья, вдруг перегородил Сергею дорогу ногой.
— Куда? — с грубым любопытством каркнул он.
— Это… — Сергей напрягся, судорожно подстраиваясь по чужеродную риторику. — Радиатор, понимаешь, закипел…
— А-а! — уважительно протянул субъект и отставил ногу.
Больше Сергею никто не мешал. Он тихонько прошёл в прихожую, натянул сапоги, накинул, не застёгивая, плащ, сорвал с вешалки шляпу, отомкнул дверь и, рискуя оступиться и свернуть себе шею, стремглав понёсся вниз по тёмной лестнице, подхлёстываемый чувством неминуемого преследования. Только выбежав во двор, в эту прежнюю раскисшую «палитру», он опомнился. Ему вдруг стало так ясно, до смеха ясно, что никто из них не станет его преследовать, потому что они забыли о его существовании в тот самый миг, когда он покинул поле их зрения, потому, наконец, что нет никакого смысла преследовать сны, а ведь он и эти люди, по сути дела, приснились друг другу.
Он решил малость передохнуть, прежде чем идти домой, просто постоять немного во дворе и покурить. Во внутреннем кармане плаща он нащупал полусмятую пачку «L&M» — и вдруг вспомнил, что забыл зонт. Возвращаться за ним было совершенно невозможно, но оставить его означало нарушить обретённый сладковато-горький уют их взаимной призрачности. Он живо представил себе свой зонт, распяленный в углу прихожей, стерегущий этот угол, точно закуток, в котором таинственным образом задержалась частичка его, Сергея, существа; представил, как кто-то обнаруживает этот зонт, как этот «кто-то» от изумления переходит в газообразное состояние… Впрочем, нет, они наверняка найдут этому зонту какое-нибудь рациональное объяснение, а скорее всего, вообще не придадут никакого значения наличия в прихожей лишнего зонта.
Затянувшись дымом, приятно покусывающим гортань, Сергей поискал глазами окна их квартиры. Должно быть, эти. В одном из них, задёрнутом изнутри занавесками, смутно мелькали какие-то силуэты, тени, как в китайском театре, и их движение напоминало метание глазного яблока под закрытыми веками в тревожное время сновидений. Вот кто-то слегка отвёл занавеску, спящее око приоткрылось, заставив Сергея невольно вздрогнуть, но сейчас же веки вновь сомкнулись, и по ту сторону вновь заиграли тени. И глядя на эти тени, на эту не поддающуюся истолкованию игру заоконных силуэтов, о которых с уверенностью можно было сказать только одно — что они принадлежали людям, возможно, — тем самым людям, обетованным существам, которые могли бы населить его «киббуц желаний», Сергей опять поймал себя на чувстве, что ближе и дороже этих людей, так странно и томительно проплывающих за занавесками сонно светящегося окна, для него нет, и не может быть никого во Вселенной. Он подумал о молодой парочке, щеголяющей в мокрядь без зонта, о Марине, какой она показалась ему вначале, вспомнил, как участливо она коснулась его руки, когда он совсем расстроился из-за неправильно угаданного адреса. Вспомнил — и только сейчас отдал себе в этом отчёт, — какое прекрасное было у Марины лицо, когда она так испугалась за разбившего себе лоб Сашку, испугалась едва ли не сильнее, чем его жена. Вспомнил и самого Сашку, так по-детски рыдающего над неповторённым трюком своей юности, по сути, над навсегда утраченным временем. Вспомнил, наконец, передник хозяйки дома, заманчиво мреющий сквозь магическое нутро ещё целой трёхлитровки, — и парадокс остался парадоксом.
Не спеша докурив сигарету, Сергей выбросил окурок, поднял воротник плаща, так как снова начинало отвратительно накрапывать, и зашагал восвояси.